Нора плачет. — «Влюбленный Шекспир», например. «Хозяин морей». «Последний из могикан».
Это, видимо, названия фильмов.
— Да? — сказал он. — А что произошло потом?
— Что произошло после «Последнего из могикан»? — уточнила она. — Могикан не осталось.
Нора опять рассмеялась и уже не могла остановиться, словно сошла с ума. Пират попытался присоединиться к ее веселью, но ничего смешного не нашел. К тому же он задал серьезный вопрос и такая реакция его разозлила. Через некоторое время оба умолкли. Настало время для прозрения, и он смог увидеть личико девочки лет десяти-одиннадцати, ранее скрытое дымом и слоем кожи. Личико промелькнуло, давление в глазнице спало, и все стало, как прежде.
— Проголодался? — спросила Нора. — Могу предложить сальсу и чипсы.
Есть Пирату не хотелось, но он кое-что задумал и потому сказал:
— Сальса и чипсы — что ж, не откажусь.
Она встала, ушла в кухню. В следующий же миг Пират вскочил и схватил «Рикенбэкер». В песне «Твоя опять взяла» такие аккорды: Е, В7, Е, А. Он не стал подключать инструмент, играл без усилителя, очень тихо, но на «Рике» любая песня звучала божественно. Пират понимал, что в любой момент может раскошелиться на 995 баксов и купить тот «Рикенбэкер» в ломбарде — да хоть сто таких! Теперь он мог сыграть «Твоя опять взяла» на любом «Рикенбэкере» в мире, мог сложить эти гитары в кучу и достать до неба. Услышав шаги Норы, Пират вернул гитару на подставку. Проблема была в том, что ему хотелось именно эту, принадлежавшую Джо Дону.
— У него пунктик насчет этой гитары, — сказала она из-за спины.
— Я к ней не притрагивался, — сказал Пират, не оборачиваясь.
Пауза.
— Я знаю. Ну, такие уж они, музыканты.
Он улыбнулся. На сей раз улыбка была добродушной.
— No problemo,[20] — сказал он.
Все чипсы и сальсу они умяли минуты за две. «А твоя мамаша даже конфету со мной съесть отказалась». Пират хотел произнести это вслух, ведь с Норой ему было гораздо легче, но почему-то передумал. Реальных причин на то не было — просто послушался инстинкта.
— Отличная сальса, — сказал он. — И чипсы неплохие.
Она кивнула. Глаза ее будто были направлены куда-то внутрь.
— Исторические фильмы, — сказал он.
— А что?
— Почему они тебе так нравятся?
— Я же сказала: нравились. Потому что история всегда была моим любимым предметом. Я обожала представлять себе прошлое.
— Типа как в «Страстях Христовых»?
— Его я как раз не видела, — сказала Нора. — Слишком уж много крови.
Откуда ей знать, если не видела? К тому же Пират не считал, что там слишком много крови. Но сказал почему-то следующее:
— Да, кровищи там полно.
— Мне не нравится смотреть на кровь.
— Да. — Он вспомнил, как кровь струей била из шеи какого-то парня, разозлившего «Пять восьмерок». Как маленький красный фонтанчик, довольно, кстати, красивый, если не видеть всего остального. Эй! Занятное наблюдение. Стоит ли им поделиться? А почему бы и нет? — Я просто…
Но тут она его перебила:
— Я знаю, что ты хочешь сказать.
— Да? — Как ей это удалось? Она-то в тюрьме не сидела и с настоящими бандитами не сталкивалась.
— Ты хочешь спросить, почему я разлюбила историю.
Вот об этом он уж точно не думал. Какое ему дело?
— Так что же? Почему ты ее разлюбила?
— Потому что прошлое оказывается ужасным. Мерзким и страшным.
— И не говори.
— Вот именно! Вот именно, такая фигня. Невиновного человека сажают в тюрьму, убийца разгуливает на свободе, а мой отец… — Ее лицо искривилось, стало, можно сказать, уродливым, хотя еще недавно Пират думал, что это в принципе невозможно. Казалось, она готова разреветься, но тут кожа на ее лице опять разгладилась. — Что с ним случилось?
— Его убили? — Пират был в этом уверен, ведь с этого и начались его неприятности, но произнес предложение как вопрос. Нора говорила как-то странно, он запутался.
— Да. Такой идиотский треугольник.
Этой фразы он не понял и, потянувшись к миске, выудил последние крошки чипсов.
— А ты видел его могилу? — спросила она.
С какой стати?
— Нет.
— А хотел бы?
Да не очень. Что Пирату действительно хотелось сделать, так это сыграть на «Рикенбэкере» с усилителем, и чтоб никто ему при этом не мешал. Он уже собирался сказать: «Как-нибудь в другой раз», — когда вдруг подумал, что немного свежего воздуха ему не помешает. И кроме того:
— А можно я поведу?
— Конечно, — сказала Нора. — Почему бы и нет? — Ответ десятилетней девочки, безо всяких скучных осложнений типа: права, страховка, зрение. Пират почувствовал, что ему идет хорошая карта. Это было для него в новинку.
— Это ж как на велосипеде кататься, — сказал Пират. Они мчали с открытым верхом, ветер трепал остатки его волос, стрелка спидометра указывала на семьдесят миль в час. И видел он все замечательно, не считая той полосы, которую заслонял нос. — Понимаешь, о чем я? Разучиться невозможно.
— Ага, — сказала Нора. — Тише, тут только сорок можно.
Только сорок? Сорок чего? Он не сразу понял, что она имеет в виду. А поняв, потянулся к рычагу, чтобы переключить скорость. Вот только коробка передач в машине была автоматическая, и вспомнил он об этом слишком поздно. Раздался пронзительный визг, левая нога уперлась в то пустое место, где должно было находиться сцепление. Пират дернул рычаг вправо, мягко притормозил, и дальше они ехали уже без приключений, но все удовольствие исчезло: он больше не чувствовал себя молодым и свободным. И в этом нет его вины. Во всем виновата Нора. Она повела себя, как взрослая, а он предпочитал десятилетнюю девочку.
Джонни Блэнтона похоронили на кладбище на холмах в северном предместье Бельвиля, недалеко от границы округа. На могиле стояла белая каменная плита с именем и датами, размерами уступавшая соседним.
— Надо было принести цветы, — сказала Нора.
Пират оглянулся и увидел свежий букет на одной могиле неподалеку. Поднял, отдал Норе.
— Спасибо, — сказала она. Понюхала цветы. Пирату понравилось, как у нее раздуваются ноздри. Положила цветы на надгробие. — Здесь половина моего ДНК, — сказала она.
— Правда?
— Можно подумать, что, если у тебя половина чьего-то ДНК, ты сразу узнаешь этого человека, автоматически. Но я не знаю его.
Пират взглянул на небо. Ясное, голубое, ни облачка. Теплый воздух, ласковый бриз. Где-то вдали чирикали птички. Приятно, что и говорить.
— Я пыталась узнать отца по его записям, — говорила Нора. Или как-то так. Слишком много она
