человечных решениях, подсказанных ему чародеем. Но для Флегга это ничего не значило. Саша посмела вмешаться в его дела. Почему Роланд не женился на другой? Ему ведь было все равно. Почему? Впрочем, неважно. Флегг улыбался, но решил про себя, что скоро увидит похороны Саши.

В тот же вечер Флегг спустился в свою подвальную лабораторию. Там он надел железную перчатку и достал из клетки ядовитого паука, которого держал там двадцать лет, откармливая новорожденными мышатами. Мышат он отравлял, чтобы еще усилить собственный яд паука, и без того неимоверно сильный. Паук, кроваво-красный, размером с крысу, так и источал яд, который прозрачными каплями падал с его челюстей, прожигая дымящиеся отверстия в рабочем столе Флегга.

«А теперь умри, мой милый, и убей королеву», — прошептал Флегг и сдавил паука перчаткой, заколдованной от яда. И все равно его рука наутро опухла и покраснела.

Яд из раздавленного тела брызнул в кубок. Флегг налил туда бренди, помешал и вынул полу разъеденную ложку. От одного глотка такого зелья королева упадет замертво. Смерть будет быстрой, но весьма мучительной, подумал Флегг с удовольствием.

Саша плохо засыпала и взяла за обычай выпивать перед сном бокал бренди. Флегг позвал слугу и велел отнести ей бокал.

Саша никогда не узнала, как близко к смерти она была. За миг до того, как слуга постучал в дверь, Флегг вылил яд в сток, сделанный в полу, и с лицом, искаженным ненавистью, слушал шипение и бульканье зелья, уходящего в трубу. Затем он изо всех сил запустил бокалом в стену.

Слуга постучал и вошел.

«Я разбил бокал, — сказал Флегг, указывая на осколки. — Убери это. Только возьми щетку, болван, не то пожалеешь».

Он вылил яд в последний момент потому, что понял: его могут поймать. Если бы король чуть меньше любил молодую жену, у Флегга был бы шанс. Но он боялся, что Роланд не успокоится, пока не найдет убийцу, и уже представлял свою голову на шесте над стеной замка. За такое король жестоко отомстил бы любому. Даже ему.

Так Саша спаслась — в тот раз, — защищенная страхом Флегга и любовью своего мужа. В конце концов Флегг сохранял место ближайшего советника короля.

Но в тот раз Саша победила, хотя потом Флеггу и удалось взять верх.

После того, как Флегг завел речь о кукольном доме и о том, что принц может стать неженкой, король незаметно вошел в спальню покойной королевы и стал смотреть на играющего сына. Он стоял у двери, нахмурив брови, и напряженно думал, чувствуя, как камушки перекатываются у него в голове.

Он видел, что Питер рассказывает сам себе истории о кукольном доме, и истории эти вовсе не девчачьи. В них шла речь о битвах, о крови, о драконах — о том, что волновало самого короля, и ему вдруг захотелось самому присоединиться к сыну в его игре и сочинить еще более удивительные истории. И еще он увидел, что Питер, играя с домом Саши, продолжает вспоминать о ней, как и сам Роланд, который страшно горевал о своей жене. Иногда ему хотелось плакать. Конечно, короли не должны плакать, но два раза он все же просыпался на мокрой от слез подушке.

Король незаметно вышел из комнаты и всю ночь пролежал без сна, размышляя о том, что видел. И, как ни трудно было ему отказать Флеггу, наутро он вызвал чародея и сказал ему, что рассмотрел вопрос и решил, что Питер может играть с кукольным домом сколько пожелает. Он сказал, что это не принесет мальчику никакого вреда.

Сказав это, он ждал возражений Флегга. Но возражений не было. Флегг только поднял брови и сказал: «Ваша воля — закон, сир».

Роланд по его тону понял, что чародей недоволен, но был рад, что легко отделался. Когда в тот же день Флегг предложил повысить налог с фермеров Восточного бароната, несмотря на то, что засуха погубила почти весь их урожай, король охотно согласился.

Впрочем, упрямство старого осла (так Флегг про себя называл короля) в вопросе о кукольном доме казалось чародею смешным. Повышение налогов было куда более важным делом. К тому же его утешал один глубоко спрятанный секрет. В конце концов он все-таки убил Сашу.

Когда королева или другая женщина благородной крови готовится произвести на свет ребенка, всегда зовут повитуху. Ведь все доктора мужчины, а мужчине не годится в этот момент быть рядом с женщиной. Питера приняла повитуха Анна Криволицая с Третьей южной улицы. Когда пришло время Томаса, ее позвали опять. К тому времени Анна овдовела, и ей было уже за пятьдесят. У нее был сын, и в двенадцать лет он заболел трясучкой, от которой умирают после нескольких лет ужасных страданий.

Она очень любила своего мальчика и, когда все доктора сказали «нет», пошла к Флеггу. Это было давно, когда Роланд еще ходил холостым, и ни о каких принцах не было и речи. Он принял ее в своем подземном кабинете, рядом с темницами, и во время беседы несчастная женщина слышала порой вскрик какого-нибудь несчастного, долгие годы не видевшего света дня. Она с содроганием думала, что, должно быть, где-то рядом находятся и камеры пыток. Да и сам кабинет Флегга не вызывал добрых чувств. На полу мелом были начертаны странные рисунки, которые, казалось, все время неуловимо менялись. С ржавого крюка под потолком свисала клетка с двухголовым попугаем. Иногда он начинал говорить сам с собой — одна голова спрашивала, другая отвечала. В темных углах, среди запыленных книг, ползали пауки. Кое-как, запинаясь, она рассказала свою историю и застыла в ожидании.

«Я вылечу твоего сына», — сказал он.

Уродливое лицо Анны Криволицей осветилось такой радостью, что сделалось на миг красивым, «Господин! — выдохнула она, не в силах больше ничего сказать. — О, господин!»

Но белое лицо Флегга в тени капюшона оставалось бесстрастным, и страх опять проник в ее душу.

«Чем ты отплатишь мне за это?» — спросил он.

«Чем угодно! Просите чего вам угодно, господин!»

«Я попрошу об одной услуге, — сказал он. — Сделаешь?»

«С превеликой радостью!»

«Я еще не знаю, что это. Когда придет время, я тебе скажу».

Она упала на колени, и в этот раз он наклонился к ней. Капюшон упал, и ей открылось его лицо — белое лицо трупа с черными дырами вместо глаз.

«И если ты откажешь, когда я попрошу…»

«Я не откажу! О мой господин, я не откажу! Клянусь жизнью моего мужа!»

«Ладно. Приведи ко мне своего сына сегодня, когда стемнеет».

Она так и сделала. Бедный мальчик дрожал, его голова непрерывно тряслась, глаза закатились. Изо рта стекал ручеек слюны. Флегг дал ей мензурку с темно-фиолетовой жидкостью.

«Дай ему это. Он обожжет губы, но пусть выпьет все до капли. А потом забирай его и убирайся».

Она всунула мензурку в рот сыну и наклонила ее. Он, давясь, проглотил содержимое и упал на пол, корчась от боли.

«Забирай его», — повторил Флегг.