«И почему они так думают? — с горечью спрашивал себя Питер. — Потому что считают, что я убил родного отца, а от такого человека можно ожидать чего угодно, даже убийства беспомощного противника».

Наконец Бесон начал стонать и ворочаться. Глаза его раскрылись — вернее, правый глаз. Левый не открывался еще несколько дней.

Глаз смотрел на Питера не злобно, а, скорее с опаской.

«Ты готов говорить спокойно?» — осведомился Питер.

Бесон пробормотал что-то неразборчивое.

«Не понимаю».

«Ты мог меня убить», — выдавил, наконец, тюремщик.

«Я не хотел никого убивать, — возразил Питер. — А если мне и придется это делать, то начну я не с бесчувственного тюремщика».

Бесон присел у стены, глядя одним глазом на Питера с тем же смешанным выражением недоверия и страха.

Наконец он выдавил из себя еще одну фразу. Питер, вроде бы, расслышал, но хотел быть уверенным.

«Повторите, пожалуйста, господин главный тюремщик Бесон».

Бесон выглядел еще более изумленным. Как Иосифа никто не называл главным конюшим, так и его никогда еще не называли «господином главным тюремщиком».

«Можем договориться», — сказал он.

«Вот и хорошо».

Бесон медленно поднялся. Он не хотел больше связываться с Питером — во всяком случае, не сегодня. У него были другие дела. Стражники видели, как его бьют, и не шевельнули пальцем. Он еще покажет этим уродам… вот только отлежится.

Он уже шел к выходу, когда Питер окликнул его.

Бесон повернулся.

«Подожди. Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что важное для нас обоих».

Бесон молчал и ждал.

«Вели им, — Питер кивнул на дверь, — закрыть окошко».

Бесон еще некоторое время молчал, потом повернулся и отдал приказание.

Стражники так же, щекой к щеке, стояли у окошка, не понимая слов Бесона… или прикидываясь. Он облизал языком разбитые губы и попробовал еще раз. Теперь они подчинились, но он успел услышать приглушенный смех за дверью. Да, их придется поучить. Но уроды учатся быстро. А этот принц уродом не был, и Бесон решительно не хотел с ним связываться.

«Я хочу, чтобы ты передал записку Андерсу Пейне, — сказал Питер. — Зайдешь за ней вечером».

Бесон собрал остатки мыслей. Пейна? Записка Пейне? Его уже бросило в озноб, когда Питер напомнил, что он брат короля, но что это в сравнении с Пейной?

Чем больше он думал, тем меньше это ему нравилось.

Должно быть, король Томас не стал бы особенно заботиться о своем брате-отцеубийце. И что более важно, Бесон, как и все в Делейне, начинал уже поглядывать на юного короля снисходительно. Но Пейна…

Для Бесона Пейна был страшнее, чем целый полк королей. Король — это что-то отдаленное и загадочное, как солнце. Прячется ли солнце за тучами или палит во всю мочь — от вас это не зависит, потому что солнце действует не по тем законам, которые можно понять или изменить.

Пейна был другим. Его Бесон мог понимать и бояться. Пейна с его узким лицом и льдисто-голубыми глазами; Пейна с высоким кожаным воротником; Пейна, который решал, кто будет жить, а кто отправится на плаху.

Неужели этот парень собирается приказывать Пейне из своей камеры на вершине Иглы? Или это блеф?

Но это не может быть блефом, раз он хочет писать ему записку.

«Если бы я был королем, Пейна верно служил бы мне, — сказал Питер. — Сейчас я не король, а всего лишь узник. Но еще недавно я оказал ему услугу, за которую он должен быть благодарен».

«Я вижу», — стараясь не улыбаться, прокомментировал Бесон.

Питер вздохнул. На него вдруг навалилась ужасная усталость. Неужели он и правда верит, что сделал первый шаг к свободе, избив этого глупого тюремщика? Где гарантии, что Пейна захочет что-то сделать для него? Может, усталый ум Питера все это насочинял?

Но нужно попытаться. Разве не решил он для себя долгими бессонными ночами, что самый большой грех — сдаваться без борьбы?

«Пейна — не друг мне, — продолжал он. — Я не стану уверять тебя в этом. Меня осудили за убийство отца, и я не думаю, что во всем королевстве у меня остался хоть один друг. Но думаю, Пейна не откажется дать вам немного денег за те мелочи, что я прошу».

Бесон кивнул. Заключенные в Иглу лорды могли за деньги обеспечить себя едой, лучшей, чем жирное мясо и черствый хлеб, свежим бельем и даже визитами жен или подружек. Они происходили из богатых семей, в которых всегда кто-нибудь находился, чтобы оплатить Бесону эти услуги.

Это преступление было из ряда вон выходящим, но и в плательщики парень записал не кого-нибудь, а самого Андерса Пейну.

«И еще, — сказал Питер. — Я думаю, Пейна сделает это, как человек чести. И если ты со своими подручными решите сегодня ночью отыграться на мне, когда я буду спать, то я думаю, что Пейна вмешается в это дело».

Он пристально поглядел на Бесона.

«Ты меня понял?»

«Да, — сказал Бесон и добавил, — мой господин».

«Ты дашь мне бумагу, перо и чернильницу?»

«Да».

«Подойди».

С некоторыми колебаниями Бесон подошел к нему. Запах тюремщика был тошнотворен, но Питер не отстранился. Запах преступления, в котором его обвинили, отбивал все остальные.

«Прошепчи мне на ухо», — тихо сказал он.

Бесон недоуменно моргнул:

«Что, мой господин?»

«Номер».

Немного подумав, Бесон сделал это.

Один из стражников принес Питеру письменные принадлежности, которые тот просил. Поглядев на узника опасливым взглядом уличного, часто пинаемого кота, он поспешил уйти, боясь испытать на себе то, что досталось Бесону.

Питер, сидя у окна, смотрел на зажигающиеся внизу огни города и слушал свист ветра.

«Уважаемый главный судья Пейна», — написал он и остановился.

«Скомкаешь ли ты это письмо, не читая, и швырнешь в огонь? Или прочитаешь и посмеешься над дурачком, который убил отца и теперь осмеливается что-то просить у главного судьи королевства? Или вникнешь в мою просьбу и догадаешься, что я хочу сделать?»

Настроение у Питера было хорошее, и он, подумав, ответил «нет» на все три вопроса. Такой человек, как главный судья, скорее представит себя танцующим в голом виде при луне на площади Иглы, чем допустит мысль об этом. «К тому же я прошу такую малость, — с улыбкой подумал Питер. — Надеюсь, он так и подумает».