Но эти времена ушли вместе с властью и здоровьем. Теперь Роланд с тоской вспоминал, как жаловался Саше или Флеггу: «Когда же они оставят меня в покое?» Теперь, когда это случилось, он жалел о них.

Томас жалел отца потому, что люди редко хорошо выглядят, когда они одни. В обществе они всегда носят маски. А что под ними? Какой-нибудь жуткий монстр, от которого все убежали бы с воплями? Бывает и так, но обычно там не скрывается ничего плохого. Обычно то, что мы прячем под маской, может вызвать у людей смех, или отвращение, или и то и другое вместе.

Томас увидел, что его отец, которого он любил и боялся и который казался ему величайшим человеком в мире, в одиночестве становится другим. Он мог ковырять в носу, вытаскивать оттуда засохшие зеленые сопли и рассматривать их на свет с мрачной сосредоточенностью, как ювелир — редкий камень. Он вытирал их о свое кресло, а некоторые, как это ни жаль, даже съедал с тем же сосредоточенным выражением на лице.

Питер приносил ему вечером бокал вина, но, когда Питер уходил, он выпивал огромное количество пива (много позже Томас понял, что отец не хотел, чтобы Питер это видел) и после этого мочился в камин.

Он говорил сам с собой. Иногда он бродил по комнате, спотыкаясь и разговаривая то ли с собой, то ли с головами зверей.

«Я помню, как мы тебя взяли, Бонси, — обращался он к лосиной голове (зачем-то он наградил каждый из своих трофеев именами). — Со мной тогда были Билл Сквоттингс и тот парень с бородавкой на роже. Помню, ты побежал через лес, и Билл промазал, и парень с бородавкой промазал, и я тоже…»

И он демонстрировал, как он промазал, поднимая ногу и пуская ветры, и размахивал руками, и смеялся стариковским, кашляющим смехом.

Тогда Томас закрывал панели и проскальзывал назад в коридор с виноватой усмешкой мальчика, который ест незрелые яблоки, хотя знает, что его от них будет тошнить.

Это отец, которого он так любил и уважал?

Это был старик, который пускал ветры и ел собственные сопли.

Это король, которого верные подданные называли Роланд Добрый?

Он мочился в камин, поднимая клубы вонючего пара.

Этот человек разбил его сердце, не оценив сделанную им лодку?

Он говорил с чучелами на стенах, называя их глупыми кличками вроде Бонси, Рогач или Волосатая Рожа.

«Мне больше нет до тебя дела, — думал Томас, оглядывая в зеркало коридор и пробираясь потом в свою комнату. — Ты просто глупый старик, и мне плевать на тебя. Плевать, слышишь?» Но Томасу было до него дело. Часть его все еще любила отца и хотела пойти к нему, чтобы Роланд говорил с ним, а не со звериными головами.

Но другая его часть предпочитала подглядывать.

Вечером, когда Флегг принес королю Роланду бокал отравленного вина, Томас впервые за долгое время осмелился подглядеть за отцом. Тому была причина.

За три месяца до того, как-то ночью, Томас не мог уснуть. Он ворочался, пока часовой на башне не прокричал одиннадцать. Тогда он встал, оделся и, крадучись, вышел из комнаты. Через десять минут он уже заглядывал в берлогу отца. Роланд не спал и был сильно пьян.

Томас много раз видел отца пьяным, но не до такой степени. Он был удивлен и даже испуган.

Многие люди постарше Томаса думают, что старость — тихое время. Тихая мудрость, тихая ворчливость или даже старческий маразм. Они верят, что к семидесяти жар души превращается в угли. Но в ту ночь Томас убедился, что эти угли могут иногда вспыхивать ярким пламенем.

Отец в развевающемся халате быстро ходил из угла в угол. Его ночной колпак слетел и остатки волос торчали непричесанными космами. Он не спотыкался, как обычно, хоть и покачивался при ходьбе по- матросски. Когда он наткнулся на стул с высокой спинкой, стоявший прямо под оскаленной головой рыси, он просто отшвырнул его прочь с рычанием, заставившим Томаса вздрогнуть. Стул ударился о стену, оставив вмятину на железном дереве — в этом состоянии к королю вернулась былая сила.

Он уставился на голову рыси красными воспаленными глазами.

«Укуси меня! — прорычал он, опять заставив Томаса подскочить в своем укрытии. — Укуси, или ты боишься?

Слезай оттуда, Крэйкер! Прыгай! Вот моя грудь, — он распахнул халат, обнажив волосатую грудь, и оскалился своими немногочисленными зубами в ответ на великолепный оскал рыси. — Давай, прыгай! Я удавлю тебя этими вот руками! Я вырву твои вонючие потроха!» Он стоял так какое-то время, с голой грудью и поднятой головой, сам похожий на зверя — на старого оленя, затравленного охотниками. Потом он пошел дальше, остановился под головой медведя и осыпал ее такими ужасными проклятиями, что оцепеневшему Томасу показалось, что сейчас разгневанный дух зверя оживит мертвую голову, и та зубами перервет горло отцу.

Но Роланд уже шел дальше. Он залпом осушил серебряную чашу, не обращая внимания на стекающую с подбородка пену, и швырнул ее о каминную полку с такой силой, что металл погнулся.

Теперь отец направлялся к нему, отшвырнув по пути еще один стул. Миг — и его горящие глаза встретили взгляд Томаса. Мальчик почувствовал, как его наполняет серый, липкий ужас.

Отец смотрел на него, оскалив желтоватые зубы, пуская изо рта пиво, смешанное со слюной.

«Ты, — прошептал Роланд низким, страшным голосом. — Что ты пялишься? Что ты хочешь увидеть?»

Томас не мог двинуться. «Найдут, — простонал его разум. — Клянусь всеми богами, меня найдут и упрячут в темницу!» Томас был уверен, что отец говорит с ним, но это было не так — Роланд говорил с Нинером, как и с прочими головами. Если Томас мог видеть его через стеклянные глаза, то и отец мог видеть его, если бы не был так пьян. К тому же, Томас был настолько парализован страхом, что глаза его почти не двигались. А если и двигались, и отец заметил это, то что он мог подумать? Что дракон оживает? В таком состоянии он вполне мог в это поверить. Если бы Томас в это время моргнул, Флеггу, возможно, не пришлось бы прибегать к яду. Старое сердце короля, могло бы не выдержать такого испытания.

Внезапно Роланд качнулся вперед.

«ЧЕГО ТЫ ПЯЛИШЬСЯ? — прорычал он, и, конечно же, он говорил с Нинером, последним драконом Делейна, хотя Томас этого не знал. — Что ты на меня уставился? Я делал все, что мог, всегда делал все, что мог! Разве я просил об этом? Ну, отвечай! Я делал все, что мог, и посмотри на меня теперь! Посмотри на меня!»

Он опять распахнул халат, открыв нагое волосатое тело с серой кожей.

«Посмотри на меня!» — повторил он и опустил голову, сотрясаясь в рыданиях.

Томас больше не мог этого вынести. Он закрыл панели за глазами дракона и вслепую кинулся прочь по темному ходу, ударившись о закрытую дверь. Не обращая внимания на льющуюся со лба кровь, он вскочил, дрожащими руками нашарил пружину и пустился бежать по коридору, даже не убедившись, что его никто не видит. Перед ним стояли налитые кровью глаза отца, и он слышал только его вопль: «Что ты на меня уставился?» Он не знал, что отец уже впал в пьяное забытье. Когда Роланд проснулся утром с ужасной головной болью и ноющими суставами (все же он был уже слишком стар для таких нагрузок), он первым делом взглянул на драконью голову. Когда он был пьян, ему редко что-нибудь снилось, но этой ночью ему приснился страшный сон: стеклянные глаза дракона задвигались, и Нинер возвратился к жизни. Он дохнул на него своим мертвящим дыханием, и король почувствовал, как невыносимый жар охватывает его тело.

Жуткое видение еще стояло у него перед глазами, когда он, проснувшись, огляделся вокруг. Но все было, как всегда. Нинер смотрел со стены, выставив раздвоенный язык за частокол зубов, похожих на копья. Его зеленовато-желтые глаза застыли навеки. Над ним висели лук Роланда и великая стрела, до сих