– А Панин?

– И Никита Иванович Панин озабочен тем же, даю честное слово. Вы же знаете, как я люблю вас! Смею ли я хоть сколько-нибудь лукавить? С самого начала мятежа сей человек свято исполнял долг – защищал интересы великого князя. Беспомощный предотвратить действия заговорщиков, он пытался воспрепятствовать Екатерине Алексеевне овладеть троном. Он и сейчас продолжает склонять вельмож к своей точке зрения… Заговорщики утверждают, что в народе назрела опасная революция и предотвратить её возможно только скорыми и необыкновенными реформами…

– Какая революция? И какие ещё реформы нужны сверх объявленных? Империя не переварила ещё и оных!.. Послушать вас, все вы блеете, аки агнцы, но отчего пуста моя овчарня? – раздражённо прервал государь, но вслед за тем умолк и овладел собою. – Хорошо, буди по-вашему! Я верю, знайте, я верю! Я сделал столько добра для всех, что имею право верить!

– Верьте и не ошибётесь! – воскликнул граф.

Генерал-адъютант Гудович внезапно упал пред государем на колени.

– Ваше величество! – вскричал он, делая вид, что пиан. По лицу его текли слёзы. – Если и Всевышний отвернётся от вас, Гудович останется верным до самой своей смерти! Господа, господа! Все мы должны быть верными государю до последнего дыхания!

– Встаньте, мой друг! – воскликнул государь, искренне растроганный словами Гудовича – Встаньте! И поверьте все: я никогда не сделаю вас заложниками своей безопасности! Мы ещё восторжествуем, и на каждого, кто столь же предан присяге, я изолью свет моей любви!

– Да сбудутся желания наши! – многозначительно промолвил граф Воронцов. – Позвольте сделать доклад о положении в столице. Там, за столом, я принуждён был беспечно улыбаться, но здесь я собираю воедино всю свою волю, убеждённый, ещё возможно восстановить порядок и образумить заблудших…

Всё, о чём рассказал вслед за пышной преамбулой граф Воронцов, напрочь отрицало выраженные им радужные надежды. Я понимал его замысел: как можно дольше не допустить государя до решительных действий, занимая его чем угодно, внушить, что борьба на равных уже исключена и нужно искать компромисс. Готовность к компромиссу была бы уже полным поражением. Я понимал сие, но я не был в шкуре государя: какие ещё возможности оставались к его спасению, если вельможи наперерыв стали твердить о «почётном примирении»?

Да и как было об том не твердить? Воронцов, сколь сочувственно по отношению к государю ни изъяснялся, убедительно показал, что мятеж достиг цели, и переворот по сути уже завершён. Надежды на священный Синод и правительствующий Сенат не оправдались: и тот и другой обещали Екатерине свою верность. Если и сыскался среди членов Синода и сенаторов человек, который вспомнил о присяге, зрелище ликования народных толп возле Зимнего дворца, а также грозный вид построенных гвардейских полков должны были приглушить и у него всякие сомнения. Уже был подписан манифест о принятии престола Екатериной Второй, как назвала себя императрица, и хотя манифест, по словам Воронцова, был невнятным и даже составленным крайне отвратительно, тем не менее на государя возводились таковые чудовищные хулы, кои поколебать было совсем не просто: что он замышлял якобы перемену христианского закона и отдание в порабощение русской славы. Прибавить обвинений государю злоумышленники не могли, не обнажая на будущее грехов предстоящего правления, но и сделанных поклёпов доставало вполне, чтобы вычеркнуть государя из сердец подданных.

Были приняты и другие спешные меры для утверждения новой власти: разосланы курьеры по губерниям и к командирам заграничной армии.

– О вероломство, о подлость! – задыхаясь, шептал государь побелевшими губами. – Народ и тут околпачен! Боже, ужели никогда он не узнает подлинной правды?.. Но если допускаем ошибки и промахи мы, не может быть, чтобы не ошибались и наши противники! Где, в чём их ошибка? Кто мне укажет?

Вельможи молчали: каждый боялся дать совет, который осложнил бы положение государыни и навлёк бы позднее на советчика гнев и опалу новой власти.

Дальнейшее пребывание в Петергофе или Ораниенбауме становилось час от часу всё опаснее. Нужно было немедленно решаться и в зависимости от решения или ускользать в глубь империи, или бежать за границу, используя для прикрытия хотя бы голштинцев. В любом случае, однако, успех предприятия обеспечивала лишь полнейшая тайна, но она была невозможна среди людей, окружавших государя.

– Кто же подаст спасительный совет?

– Ваше величество, – сказал генерал Гудович, – теперь остаётся уже крайнее средство, и вы получили на него право, после того как гнусные заговорщики обнародовали преступный и злонамеренный манифест… Вы принуждены теперь лишить жизни неверную императрицу, лишить жизни, как всякую иную подданную, свершившую покушение на престол… Если не отважится никто другой, я готов взять на себя сию тяжкую, но необходимейшую комиссию.

– Помилуй Бог, – протестующе воскликнул государь, вскакивая с дивана и размахивая руками – Всё что угодно, только не это! Екатерина Алексеевна – жена моя, хотя бы и неверная! Я скорее соглашусь бежать из пределов империи, нежели поднять руку на человека, когда-то бывшего мне другом!..

Граф Воронцов мгновенно раскусил хитрый ход Гудовича. Возможно даже, они были в сговоре. Во всяком случае, оба из кожи вон лезли, стараясь задержать государя в Петергофе, зная уже, что ночью Петергоф будет окружён мятежными войсками.

– Ваше величество, – со вздохом сказал Воронцов, – допускаю, что преданный адъютант ваш выразился слишком категорично… Но, в конце концов, мы не знаем, удалось ли трудное предприятие канцлера. Нужно отыскать других знатных вельмож, которым самозванка не откажет во внимании. Они поговорят с нею откровенно и предупредят о страшных последствиях неразумных поступков… Помилуйте, попугать – сие считалось всегда безвинным средством.