бы вывод польской армии из России с передачей ее английскому командованию на Ближнем Востоке. Молотов отнесся к этому заявлению с пониманием.

— С пониманием? — проворчал Сикорский.

— И добавил, — продолжал Вензляк, — что ему известно, что английская армия в Северной Африке находится в трудном положении и туда необходимо перебросить резервные войска. Кларк Керр подтвердил это и спросил, как Молотов оценивает военные действия на русско-немецком фронте. Советский министр признал, что положение трудное, что немцы, прорвав фронт на воронежском направлении, угрожают отрезать Москву от Кавказа. Тогда Кларк Керр сказал: «Но вы не очень хотите поляков?» «Они будут воевать у вас», — вынужден был сказать Молотов. Я привожу данные из отчета, который, — подчеркнул Вензляк, — мне кажется, не вызывает сомнения.

Сикорский молчал. Вензляк не знал, поверил ли Верховный и примет ли все это во внимание…

После той беседы Сикорский вызывал Вензляка все реже и поглядывал на него все менее доброжелательно. Однако он помнил о полученной от него информации, когда вновь рассматривал с Миколайчиком, Рачиньским и Сейдой вопрос об эвакуации польской армии из России.

— Сэр Кадоган вчера в разговоре со мной, — сообщил Рачиньский, — подчеркнул, что английское правительство будет весьма удовлетворено таким решением…

Слушая его, Сикорский тут же вспомнил о сообщении Вензляка.

— Я уже знаю об этом, — поспешно прервал он его, — но речь идет не только об армии, а в целом о наших отношениях с Советами.

— Мы имеем дело с явным кризисом этих отношений, — заявил Рачиньский.

— Может, следовало бы с самого начала, — вмешался Сеида, — занимать твердую позицию или…

— И довести их до полного разрыва? — нетерпеливо спросил Сикорский. — Вы уже возражали против договора…

— Ни те, ни другие не доверяют друг другу, — с важным видом произнес Миколайчик.

— До разрыва, — продолжил свою мысль Сикорский, — чтобы среди наших союзников укоренилось мнение, что Польша — это романтический, ищущий приключений Дон Кихот, к которому можно относиться с симпатией и сочувствием, но который не может быть серьезным партнером. Разрыв отношений с Россией привел бы к тому, что мы лишились бы союзников.

— К этому надо подходить реалистически, — сказал Миколайчик. — Надо подумать, на какие уступки мы можем пойти. Я считаю, что нужно в конце концов посмотреть правде в глаза и подумать, какие территориальные уступки могут удовлетворить Советы…

— Об этом не может быть и речи, — прервал его Сикорский.

— Тогда какую же политику вы хотите проводить, пан премьер? — спросил Сеида.

— Политику единства союзников, — коротко ответил тот.

— Я не вижу в этом никакой связи, — заявил Сеида.

— Единства, — повторил Сикорский. — Англичане отвергают территориальные требования Советов. — Сказать-то сказал, но верит ли он сам в это?

— Не очень-то отвергают, — проворчал Рачиньский. — Черчилль заявил, что англо- советский договор обеспечивает Польше независимость, но не полную территориальную целостность.

— Я не согласен с таким заявлением, — проворчал Сикорский.

— Итак, какую же политику? — повторил свой вопрос Сеида.

— Посмотрим. — Сикорский выглядел уставшим. — А тем временем вывезем из России людей, подтвердим наши неотъемлемые права, не покоримся.

— И что дальше? — спросил Миколайчик.

— Если бы армия Андерса осталась на Востоке, она и должна была бы там воевать, — повторил Рачиньский.

— Так какое же вы примете решение, пан премьер? — Миколайчик не сводил глаз с Сикорского.

На лице Верховного не дрогнул ни один мускул.

В огромной приемной штаба генерала Андерса в Янгиюле жара стояла почти такая же, как на улице. Рашеньский с завистью поглядел на капитана, адъютанта командующего армией, неподвижно сидевшего за столом в застегнутом на все пуговицы мундире, без капли пота на лице, будто термометр и не показывал тридцати с лишним градусов в тени. Вызванные к Андерсу два офицера изнывали от жары и нетерпеливо поглядывали на часы.

«Я буду, однако, первым, — подумал Рашеньский, — и, наверное, аудиенция будет недолгой». Он подошел к окну и поглядел на белое пространство, именно таким и представлялся ему Янгиюль: белые дома и раскаленное добела небо.

— Как вам удалось добраться сюда? — услышал он голос адъютанта.

Вот именно: как! Рашеньский вспомнил кабинеты, которые ему пришлось брать штурмом, бесконечные ожидания на аэродромах, недружелюбных и напыщенных англичан, переживавших свои поражения в Африке. Остановят ли они Роммеля? Направлявшийся в СССР польский офицер казался им человеком почти ненормальным.

— Сам не знаю. Знаю только, что должен был снова сюда приехать. Надо иметь крепкие ноги, чтобы столько пройти.

— И крепкую спину, — улыбнулся капитан. — Советы не очень-то жаждут видеть нас. Ну, это мы еще выдержим, — произнес он.

Рашеньский не ответил.

— Вы, в Лондоне, ничего не знаете, — продолжал капитан, отодвигая в сторону бумаги, — сидите себе спокойно, а здесь — что творится! Поговорите с людьми, которые пробираются черт знает откуда в Ташкент, в Янгиюль, чтобы только оказаться в эшелоне…

— А те, которые остаются?

Зазвенел звонок. Капитан сорвался с места и бросился к двери в кабинет. Через минуту вернулся.

— Генерал просит вас, — произнес он торжественным голосом.

Андерс стоял у окна. Рашеньский доложил о прибытии, и этот правильно отданный рапорт, кажется, понравился генералу.

— В принципе я не принимаю сейчас журналистов, — заявил он, — но вы солдат, да к тому же еще бывший солдат моей армии, — слово «моей» подчеркнул особо, — а Верховный, кажется, ценит вас.

Рашеньский молча склонил голову.

— Климецкий пишет мне, — продолжал генерал, — что вы также собираете материал для будущей работы по истории. Может, еще рановато думать об истории. История, пан поручник, только зарождается. Итак, слушаю вас. — Андерс произнес это с каким-то нетерпением, как бы подчеркивая, что не располагает большим временем.

— Не могли бы вы, пан генерал, — начал Рашеньский, — рассказать о причинах и ожидаемых результатах эвакуации армии из Советского Союза. Для истории, — улыбнулся он, — не для прессы.

— Тут много не скажешь. Вы, в Лондоне, лучше знаете, о чем следует писать сейчас, а о чем завтра… — Андерс махнул рукой. — Необходимо объяснить польскому общественному мнению, что эвакуация проводится с согласия обоих правительств — польского и советского