застигнуты врасплох. Иногда у Верховного складывалось впечатление, что его министры знают обстановку лучше, чем он.

— Андерс считает, — говорил Сикорский, — что если поляки останутся в России, то все они там погибнут. Были ликвидированы четыре представительства посольства, арестованы их сотрудники. Одновременно генерал Андерс признает, что посольством и атташатом были предприняты шаги, напоминавшие организованную разведывательную деятельность. Это весьма дипломатичное определение, — проворчал он, — но послушайте дальше, что пишет генерал: «Разведывательная работа, проводимая отдельными представителями посольства, не имеющими никакого понятия об организации разведки и технике ее проведения…» Зачем они это делают?

Миколайчик пожал плечами.

— А почему Андерс сообщает об этом первый? — Не дождавшись ответа, Сикорский продолжал: — «У Советской власти, с некоторых пор подозревавшей о существовании такой сети, оказались неопровержимые доказательства в виде инструкций для представителей и курьеров…» — Генерал бросил документ на стол. — Кому-то хочется скомпрометировать и Кота! — Сикорский стал постепенно приходить в себя. — Что вы думаете о предложении Андерса вывести польские войска из СССР? Вы даете себе отчет в важности такого решения? — спросил он через минуту уже почти обычным своим тоном.

— В нынешних условиях мы не удержим армию в России. А нужно ли нам это? И нужно ли это им? Политика уступок… — сказал Рачиньский.

— И что же вы предлагаете? — резко оборвал его Сикорский.

— Согласиться с предложениями Андерса. Нельзя также забывать, что военная обстановка на юге России катастрофическая.

— А что думаете вы? — обратился Сикорский к Миколайчику.

— Предложение генерала Андерса кажется мне преждевременным, — после колебаний ответил Миколайчик. — Насколько мне известно, посол Кот придерживается того же мнения. Он говорит, что Андерс преследует свои собственные цели…

— Надо посмотреть, кто работает в России, — вмешался Рачиньский.

— Не в этом дело, — ответил Миколайчик. — Что касается замысла самого генерала Андерса…

— Может быть только одна польская политика, — прервал его Сикорский.

На лице Рачиньского появилась улыбка, Миколайчик склонил голову.

— Поэтому, — продолжал Сикорский, — я, как Верховный, в ответе на докладную генерала Андерса решил твердо заявить ему, что, исходя из высших политических мотивов, Войско Польское должно остаться в Советском Союзе.

— Я бы не говорил столь категорично, — сказал Рачиньский.

— Буду предлагать совету министров, — Сикорский открыл папку с документами, — принятие следующего решения: «Польское правительство вновь заявляет, что решение оставить на советской территории часть польских вооруженных сил, которые потом воевали бы на Восточном фронте плечом к плечу с Красной Армией, совпадало бы с польскими интересами, а также с политикой, которая нашла свое отражение в соглашении от 30 июля 1941 года».

— Так, — сказал Рачиньский, — если мы там останемся, то должны воевать. А нужно ли нам это?

Вот именно… Нужно ли нам? Скорее, нужно ли это ему, Верховному? Такой вопрос задал ему Вензляк, когда наутро оказался в кабинете премьера.

— Самое главное, — поучительно заявил ему Сикорский, — сохранить армию. На этом этапе войны наше участие в действиях на русском фронте должно быть чисто символическим, мы не можем активно использовать свою живую силу.

— Вы, пан генерал, по-прежнему думаете о возможности поражения России?

— Да, думаю, — сказал Сикорский. — Я должен учитывать любую возможность.

— Пан генерал, — вдруг произнес Вензляк, — я исполню любой ваш приказ… Пошлите меня туда.

Сикорский нахмурил брови.

— Не понимаю…

— Приказ оставаться в России.

— Я еще не принял решения об эвакуации армии.

— Но, — настаивал Вензляк, — вы не приняли решения, чтобы там остаться.

— А решение правительства? — Сикорский не замечал или не хотел замечать явной насмешки в словах Вензляка.

— Это все жесты, пан генерал. Я говорю со всей откровенностью; прошу прощения, пан генерал, но я хотел бы высказать свою точку зрения.

— Пожалуйста.

Вензляк остолбенел от неожиданности.

— Может быть, — проговорил он, — мы переживаем решающую минуту в истории Польши…

Сикорский улыбнулся.

— Уже сто лет слышим об этих решающих минутах…

— Цена решения остаться в России, — продолжал Вензляк как ни в чем не бывало, — может быть очень высокой; стоит, однако, погибнуть под Харьковом или Сталинградом, но не потерять шанс. У меня есть основания думать, что русские обойдутся без нас и что Англия с удовольствием воспользуется нашими дивизиями.

— Почему?

— Сейчас поясню, пан генерал. Если мы выведем армию из России, то тем самым предоставим Сталину полную свободу действий в принятии любых решений, когда Красная Армия подойдет к границе Польши.

— Вы далеко заглядываете, генерал, — проворчал Сикорский, — немцы стоят у Воронежа.

— Поэтому намного легче договориться с русскими по принципиальным вопросам сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня.

— В политике, — сказал Сикорский, — не бывает таких понятий, как «или — или». Нужно иметь большое терпение, а иногда лучше составить перечень нерешенных вопросов и оставить их на будущее.

Вензляк опустил голову, может быть, для того, чтобы главнокомандующий не заметил в его глазах презрения.

— Пан генерал, — сказал он, — вы знаете, что я восхищаюсь вами, предан вам, но умоляю вас, примите решение… не слушая англичан и таких советников Сталина, как Молотов, а также наших политиканов…

— Я ценю ваше мнение, — заявил Сикорский. — О чем вы хотели доложить мне?

— Я получил запись беседы Молотова с Кларком Керром.

— Слушаю вас. — Сикорский не спросил, откуда Вензляк получает информацию. Он знал, что у генерала есть источники в английском министерстве иностранных дел, не раз он получал сведения об англосоветских переговорах в Москве или Лондоне. — Слушаю вас, — повторил Верховный, — о чем же разговаривал Молотов с английским послом в Москве?

— О нас. — Вензляк вынул из папки бумаги. Сикорский нахмурил брови. Его всегда задевало за живое, когда он узнавал, что рассматривались польские дела, а его даже не информировали об этом.

— Слушаю вас.

— Кларк Керр заявил, что его правительство с большим удовлетворением восприняло