— Вы ходили за ней?

— Ходил, — подтвердил он. Его взгляд не казался теперь усталым, парень смотрел куда-то в пространство, как бы забыв о том, где он находится. — Да, — говорил он. — Пущак сажал ее в такси и вез за город. На Медзошинский Вал. — Он едва сдержал проклятия. — Она соглашалась на все, потому что у этого типа были деньги и он обещал жениться на ней. Она была дурочкой. Наивной. Я все знал! — снова взорвался он. — Я мог бы рассказать ей, что он женится на другой, но мне было жалко ее…

— За Пущаком вы тоже следили?

— Следил, — сказал он равнодушно. — Она возвращалась домой счастливая, вся накрашена, а я… — Он вдруг съежился на стуле и протянул перед собой руки, опираясь толстыми пальцами о стол. — Мать знала. Мать говорила мне: «Она же сестра тебе…» Ну и что, что сестра? — крикнул он. — Ну и что? Не родная же… Он не убил бы ее, если бы…

— Откуда вы знаете, что он убил?

Вашко взглянул на Кортеля, глаза его были почти белыми.

— Можете не верить, — пробормотал он. — Я видел Пущака, когда он вылезал из такси на площади Инвалидов.

Значит, во время первого разговора Вашко врал. В тот день он не был ни в мастерской, ни дома.

— Вы видели его на площади Инвалидов? — повторил Кортель. — Что вы там делали?

Парень испугался. Спросил, можно ли закурить, и, получив разрешение, стал жадно затягиваться…

— Что делал? — повторил оп. — Ничего… Я пошел вслед за ней, как всегда. Увидел, что она вошла в виллу… Я немного покружил по Каневской, возвратился на площадь. И тут Пущак подъехал на своем такси, вышел из машины и пошел тоже туда… за ней… А я домой… Ждал всю ночь… А утром пришла милиция…

— Вернемся еще раз к этому, — сказал Кортель.

Инспектор подумал, что Альфред мог быть на вилле и до прихода Пущака, а также и грабителей. Как долго он гулял по Каневской, если на самом деле гулял? Предположим, что Казимира сделала бутерброды, в это время пришли грабители, за ними Пущак… А может, Пущак появился раньше?

— Вы не смотрели на часы? — спросил Кортель.

— Когда? Тогда? У меня нет часов. Дома только будильник.

— Сколько приблизительно времени вы ходили по Каневской?

— Долго.

— Как долго? Двадцать минут? Полчаса?

— Пожалуй, так, — сказал он неуверенно.

— Кого-нибудь видели?

— Только прохожих. Как всегда на улице. Их было мало. Вообще-то я не смотрел, — добавил он.

Вашко обмяк, сидел ссутулясь. Кортель знал, что усталые и равнодушные люди в таком состоянии обычно не врут, а либо молчат, либо говорят правду.

— Когда вы решили шантажировать Пущака?

— После ее смерти…

— Сразу же после ее смерти?

— Нет, прошло дня два… Он должен был мне заплатить, — сказал Вашко резко. — Я решил, что он должен платить мне всю жизнь. Я говорю правду.

— А не пришло ли вам в голову, что прежде всего следовало объясниться в милиции и рассказать все, что знаете о Пущаке?

— Нет, не пришло, — голос его звучал искренне. — Это не мое дело. Мне надо было, чтобы он платил мне всю жизнь за ее смерть. С него причиталось мне…

— Кто-нибудь знал о том, что вы пишете анонимку?

— Я все это один делал. Матери ничего не говорил, ровно столько, чтобы она держала язык за зубами. Я не вру, извините… Я хотел пойти к нему сам и потребовать открыто, но подумал, что если человек будет знать меня, то меньше будет бояться. Мне нужен был его страх больше, чем эти деньги.

Кортель больше уже не задавал вопросов. Прокурор, конечно, без труда подпишет санкцию: шантаж. Но только ли шантаж инкриминируют Альфреду Вашко?

Уже немилосердно досаждала жара. Кортель снял пиджак и встал около окна. Темные тучи повисли над Жолибожем. Подумалось о дожде и тумане. О весенней утренней прохладе. С неохотой подумал о роли, которую он решил сегодня сыграть. Позвонил телефон. Поднося трубку к уху, Кортель был уверен, что звонит шеф, но услышал голос Беганьского, чуть охрипший, ироничный.

— Сколько у тебя уже подозреваемых в убийстве Казимиры Вашко?

— Оставь меня в покое!

— Да не сердись ты, старина. Только не усложняй, а упрощай. Жизнь, если разобраться, чертовски проста. Кстати, у меня сюрприз.

— Слушаю, — сказал Кортель без всякого интереса.

— Нашелся еще один, кто опознал того типа, которого зарезало поездом.

— Опять где-то на другом конце Польши?

— Тебя уже это не интересует? Так я не настаиваю. Скажу, что это девушка. Из Колобжега. Она сейчас в Варшаве. Если у тебя есть хоть полчаса — приезжай.

— Полчаса, — сказал Кортель, — и не больше.

Кафе выглядело довольно грубо, особенно бар с высокими табуретками у стойки и парой столиков в узком и темном углу.

Кортель ждал. Он был готов к долгому ожиданию, для него это не впервой. Терпению инспектор обучался сначала в партизанах, потом на фронте и, наконец, здесь, в милиции. Однажды случилось, что Кортель просидел под деревом двое суток в ожидании преступника, но тот так и не появился. Но сегодня время, которое он должен провести в кафе, тянулось особенно долго. Он заказал рюмку коньяка, потом еще одну, пил не спеша, не спуская глаз с ворот дома напротив. Кортель пытался расслабиться. День сегодня выдался тяжелым, и Кортель заслужил небольшой отдых. В самом деле, допрос Вашко, разговор с шефом, еще эти полчаса у Беганьского, которые вылились почти в час… Он припомнил лицо этой девушки из Колобжега. Девушка! Почти сорокалетняя женщина, некрасивая, но, однако, не лишенная привлекательности. Продолговатое лицо, вздернутый нос, толстые ненакрашенные губы и большие голубые глаза, смотревшие на Кортеля и Беганьского с удивлением и как бы прося о жалости.

— Я увидела этот снимок, — говорила она, — только вчера у тетки в Варшаве. Раз в два года я приезжаю к ней в отпуск. Она всегда собирает старые газеты, я их по вечерам и читаю. Это он! Я его сразу узнала, хотя он очень изменился.

Потом она стала рассказывать о себе и о нем. Она, Валентина Терчик, работает уборщицей на вокзале в Колобжеге. Уже двадцать лет. Не замужем. Живет неплохо. У нее есть своя комнатка, и ни от кого ей ничего не надо. Родители ее из Барановичей, погибли во время войны, из родных осталась одна тетка. Жила она одиноко, пока не появился он. Как-то