Она готова.
Секундная стрелка настенных часов с хрустом крутила последний оборот. Анна взяла листок с тезисами и уже направилась к двери, ведущей из комнаты лектора в лекционный зал, но вдруг что-то ее остановило. Она вернулась к зеркалу и сняла заколку. Резко нагнулась и выпрямилась, встряхнув головой. Пышные волосы рассыпались по плечам.
Вяземская придирчиво осмотрела свой зеркальный образ. Так гораздо лучше. Кто сказал, что кандидат наук непременно должен быть похож на учительницу начальных классов? Почему она должна подавлять в себе женское начало и стараться быть незаметной, как серая мышь? Конечно, положение обязывает. Она — врач, известный специалист и ученый. Человек, у которого содержание преобладает над формой. Но, помимо всего прочего, она — женщина, и к тому же — весьма привлекательная.
Анна усмехнулась. «Едва ли на свете есть хоть одна женщина, в глубине души считающая себя некрасивой. И ты как психиатр это прекрасно знаешь. Но… Забудь. Это — не твой случай. Ты красива. Ты — очень красива!».
Вяземская высоко подняла голову. Спина выпрямилась, походка стала легкой и стремительной. Она завоюет этот зал. Нет, не то! Ей даже не потребуется его завоевывать — зал сам упадет к ее ногам. Да. Так и будет!
Ровно в десять часов утра Вяземская начала лекцию.
Елизавета Панина сидела на жесткой полке, крепко прикрученной к бетонной стене, обитой толстым войлоком, и смотрела на рисовую кашу. Посередине сероватой массы колыхался желтый кружок растаявшего сливочного масла, на краю алюминиевой тарелки лежал кусочек жареного минтая. На узеньком столике, намертво привинченном к полу, стояла кружка с теплым чаем, накрытая куском черного хлеба.
Обычный завтрак. Ничего особенного.
Панина подняла голову. По другую сторону толстого плексигласа стояла надзирательница, заступившая в дневную смену, и внимательно следила за каждым ее движением.
Губы Паниной дрогнули в презрительной усмешке. Она зачерпнула полную ложку каши и демонстративно положила ее в рот. Медленно прожевала и проглотила. Она проделала это еще шестнадцать раз, пока тарелка не опустела. Затем съела рыбу, встала с полки и подошла к столу.
Надзирательница напряглась. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, но Панина — обостренным звериным чутьем — уловила, что она напряглась.
Лиза взяла кусок хлеба, разломила пополам и одну половинку положила на тарелку. Это правило соблюдалось неукоснительно. Как бы она ни была голодна, на тарелке должно хоть что-то оставаться. Пусть знают, что ей не нужна подачка. В душе человека, насильно лишенного свободы, нет места благодарности за хлеб и кашу.
Панина съела хлеб, запила едва теплым чаем. Он сильно горчил — как осенний воздух в парке, когда асфальт еще сух и чист, а под ногами шуршат пожелтевшие листья.
Лиза улыбнулась и широко открыла рот, показывая, что все съела. Затем поставила посуду в лоток и подвинула на ту, недоступную ей сторону толстого стекла. Надзирательница осторожно приблизилась и забрала миску, чашку и ложку.
Дождавшись, когда она уйдет, Лиза быстро сняла больничную пижаму и легла на кровать. Голова тихонько кружилась, мысли, в отличие от обычных дней, были яркими и теплыми, но — какими-то ускользающими.
Панина вытянулась во весь рост и незаметно для себя уснула.
Широко открытые зеленые глаза неподвижно смотрели в серый, покрытый паутиной и плесенью потолок.
— Проблема заключается в том, уважаемые коллеги, что мы привыкли трактовать слово «маньяк» слишком узко…
Вяземская обвела взглядом аудиторию. Прошло каких-нибудь пятнадцать минут, а она уже полностью завладела вниманием слушателей.
Сначала пропал надоедливый скрип ножек стульев по старому щербатому паркету. Затем стихли покашливания и смешки. Остался только шелест тетрадных страниц — кто-то делал записи, конспектируя ее лекцию.
— Вспомним классическое: «Маньяк — это человек, одержимый манией». Одно определение отсылает нас к другому. Хитрая уловка, не правда ли?
Анна выдержала паузу, предоставляя слушателям возможность мысленно с ней согласиться. И тут же — опровергла свои слова.
— Нет, коллеги! Это — не уловка. Это, скорее, похоже на признание собственной беспомощности. Психиатрия не является точной наукой — потому что психическое состояние человека имеет склонность меняться, и зачастую — очень быстро. Это — приспособительная реакция человека на изменение условий обитания. Вспомните, что мы считаем манией? Я выписала из научных пособий два определения мании. Сейчас я их вам прочитаю, а вы, пожалуйста, подумайте, какое из них нам подойдет.
Анна вернулась к лекционной кафедре и взяла заранее заготовленную карточку.
— «Мания — психическое расстройство, характеризующееся повышенным настроением, двигательным возбуждением, ускоренным мышлением, говорливостью», — прочитала она. — Стало быть, коллеги, человека, одержимого данным видом психического расстройства, мы назовем маньяком?
Слушатели некоторое время молчали. Затем седой мужчина с пышными усами, сидевший во втором ряду, с сомнением покачал головой:
— Насколько я помню результаты наблюдений за Чикатило, он не отличался повышенным настроением и говорливостью — ни до, ни после ареста…
— Да, — подтвердила дама с высокой прической. На шее у нее был повязан ярко-зеленый платок. — Что касается ускоренного мышления, то это вполне применимо к Оноприенко, но совсем не подходит к «Фишеру»-Ряховскому.
Анна ожидала подобной реакции. Она все рассчитала точно. Аудитория включилась в работу, и даже примеры были приведены классические, ставшие уже хрестоматийными.
— Верно, коллеги. Это определение не подходит. Но задача остается. Нам нужно абсолютно точно классифицировать понятие «маньяк» с медицинской точки зрения. Это необходимо для подведения адекватной правовой базы.
В зале зашумели. То, что говорила Вяземская, напрямую относилось к одному из самых острых вопросов в социальной и судебной психиатрии: в каком случае преступника следует считать вменяемым, а в каком — нет? Некоторые исследователи предлагали ввести термин «ограниченная вменяемость», но это только все запутывало и усложняло.
Анна подняла руку.
— Теперь послушайте другое определение. «Мания — это патологическое стремление, влечение, страсть». Куда короче и проще предыдущего. Но… Неконкретное. И неконкретность проистекает именно из этого слова — «патологическое». Я ведь не зря сказала, что изменение психического состояния есть приспособительная реакция человека на изменение условий обитания. Мир вокруг нас становится другим — каждую секунду. Как это учесть? Скажем, можно ли считать маньяками религиозных фанатиков? Или — каннибалов? В Африке, Южной Америке и на островах Полинезии до сих пор есть племена, которые поедают себе
