задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было необходимо. Мы сошли на углу Гран-Биа и бульвара Грасия под небом цвета пепла, поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.

— Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.

Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой, где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу.

Повернув за угол Пуэрто-де-Анхель и улицы Санта-Ана, я почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение в витрине.

— Отец думает, что я на полуденной мессе, — сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.

— Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.

Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.

— Это не шутка. Мне пришлось взять там воскресный листок, чтобы посмотреть тему проповеди. Ведь придется потом все ему подробно пересказывать.

— Надо же, во все вникает.

— Он поклялся оторвать тебе ноги.

— Сначала ему придется выяснить, кто я такой. И вообще, пока ноги у меня целы, я бегаю быстрее.

Беа напряженно поглядывала через плечо на прохожих, торопившихся укрыться от ветра и ненастья.

— Зря смеешься, — сказала она. — Он не шутил.

— Я не смеюсь. Я умираю от страха. Но мне приятно тебя видеть.

Улыбка — мимолетная, нервная, острая.

— Мне тоже, — призналась Беа.

— Ты говоришь так, будто это болезнь.

— Еще хуже. Я надеялась, что если увижу тебя при свете дня, одумаюсь.

Я спросил себя: комплимент это или приговор?

— Нельзя, чтобы нас видели вместе, Даниель. Тем более вот так, посреди улицы.

— Если хочешь, можем зайти в лавку. В подсобке есть кофейник, и…

— Нет. Не хочу, чтобы кто-то увидел, как я захожу сюда или выхожу. Если сейчас кто- нибудь наблюдает за нами, я всегда могу сказать, что случайно столкнулась с лучшим другом моего брата. Если же нас увидят вместе дважды, начнутся подозрения.

Я вздохнул:

— И кто будет смотреть? Кому какое дело, чем мы занимаемся?

— Люди всегда обращают внимание на то, что их не касается, а мой отец знаком с половиной Барселоны.

— Тогда зачем ты пришла? Зачем ждала меня?

— Я тебя не ждала. Я пришла на мессу, помнишь? Ты сам сказал. В церкви Святой Анны…

— Ты меня пугаешь, Беа. Врешь еще лучше, чем я.

— Ты меня не знаешь, Даниель.

— Твой брат тоже так говорит.

Наши взгляды, наконец, встретились в витрине.

— В ту ночь ты показал мне то, чего я раньше не видела, — прошептала Беа. — Теперь моя очередь.

Я нахмурился, заинтригованный. Беа, вынула из сумки сложенную вдвое визитку и протянула мне.

— Ты не единственный, кто знает тайны Барселоны, Даниель. У меня сюрприз для тебя. Жду тебя по этому адресу сегодня в четыре. Никому не говори.

— Как я узнаю, что попал куда надо?

— Узнаешь.

Я взглянул на нее искоса, надеясь, что она шутит.

— Если не придешь, я пойму, — сказала Беа. — Пойму, что ты не хочешь меня больше видеть.

Не давая мне времени на ответ, Беа развернулась и легким шагом удалилась в сторону Рамблас. Я молча замер с карточкой в руке, провожая ее взглядом до тех пор, пока ее силуэт не растворился в серой тьме надвигающейся грозы. Развернул визитку. Внутри синими чернилами был написан хорошо мне известный адрес:

Проспект Тибидабо, 32

Гроза не стала дожидаться ночи. Не успел я сесть в автобус, как засверкали молнии. Когда мы объезжали площадь Молина и двигались вверх по Бальмес, дома уже терялись за занавесом жидкого бархата, а я вспомнил, что не озаботился даже такой малостью, как зонтик.

— Смелый вы человек, — проговорил водитель, когда я попросил остановиться.

Было уже десять минут пятого, когда автобус оставил меня на милость непогоды у последнего звена оборванной цепочки в конце улицы Бальмес. Проспект Тибидабо таял впереди, будто влажный призрак под свинцовым небом. Я досчитал до трех и бросился бежать под дождем. Через пару минут, промокший до костей и дрожащий от холода, я спрятался под навесом у какого-то подъезда, чтобы отдышаться, и прикинул, как идти дальше. Ледяное дыхание грозы растянуло серое полотно, маскирующее призрачные контуры вилл и особняков, похороненных в тумане. Меж ними неподвижно возвышалась темная главная башня особняка Алдайя, кругом волнами ходили кроны деревьев. Я откинул мокрые волосы с лица и побежал туда через пустынный проспект.

Калитка решетчатой изгороди раскачивалась на ветру, за ней просматривалась извилистая дорожка, ведущая к дому. Я проскользнул за ограду и вошел в сад. Среди зарослей угадывались пьедесталы безжалостно разрушенных статуй. Одна из них, изваяние карающего ангела, лежала прямо посреди фонтана, служившего когда-то главным украшением сада. Силуэт из почерневшего мрамора призрачно светился под толщей воды, переполнившей резервуар. Рука огненного ангела выступала из воды, и его палец, как острие кинжала, обвиняющим жестом указывал на главный вход. Я толкнул приоткрытые двери из резного дуба и осторожно сделал несколько шагов по холлу, похожему на пещеру, где стены, казалось, колебались в пламени свечи.

— Я думала, ты не придешь, — сказала Беа.

Ее силуэт вырисовывался в полумраке коридора, очерченный мертвенным светом из галереи. Она сидела на стуле у стены, у ее ног горела свеча.

— Закрой дверь, — приказала она, не поднимаясь. — Ключ в замке.