недостатком терпения. На уроках он, казалось, получал удовольствие, приводя в бешенство своих учителей тем, что оспаривал любые их высказывания и утверждения. Он умело вовлекал их в диалектические споры, проявляя при этом столько же изобретателъности и остроумия, сколько ядовитой озлобленности и цинизма. Другие ученики боялись острого языка Микеля Молинера, считая его существом иного рода, и в определенном смысле были недалеки от истины. Однако, несмотря на свой весьма богемный внешний вид и совсем не аристократичные манеры, которые Микель намеренно подчеркивал, этот мальчик был сыном богатейшего промышленника, сколотившего свое невероятных размеров состояние на производстве оружия.

— Ты Каракс, да? Говорят, твой отец делает шляпы, — сказал Микель Хулиану, когда Фернандо Рамос представил их друг другу.

— Для друзей просто Хулиан. А твой, говорят, делает пушки?

— Он их только продает. Делать он не умеет ничего, кроме денег. Мои друзья, в которых я числю только Ницше, а в этой школе — моего товарища Фернандо, зовут меня просто Микель.

Микель Молинер, казалось, был насквозь пронизан печалью. Он страдал навязчивой идеей — одержимостью смертью — и проявлял нездоровый интерес ко всему, что с ней связано. Этой мрачной теме он отдавал почти все свое свободное время и талант. Его мать погибла три года назад в собственном доме в результате странного несчастного случая, который какой-то бестолковый врач осмелился квалифицировать как самоубийство. Именно Микель обнаружил тело матери в прозрачной воде на дне колодца в саду летнего особняка семьи Молинер в Архентоне. Когда труп с помощью веревок вытащили на поверхность, оказалось, что карманы платья погибшей набиты камнями. Также нашли и письмо, написанное на немецком, который был родным языком матери Микеля, но сеньор Молинер, так и не потрудившийся выучить язык супруги, сжег письмо в тот же вечер, не позволив никому прочесть его. Микель Молинер во всем видел лицо смерти: в сухой листве, в птенцах, выпавших из гнезда, в стариках, даже в дожде, потоки которого уносят с собой все без остатка. У него был необычайный талант к рисованию. Часто Микель часами просиживал за мольбертом, делая углем наброски, на которых всегда можно было различить одну и ту же картину: силуэт какой-то дамы, терявшийся в туманной дымке пустынных пляжей. Хулиан считал, что это была мать Микеля.

— Кем ты хочешь стать, когда станешь взрослым, Микель?

— Я никогда не стану взрослым, — загадочно отвечал он.

Но самым главным увлечением Микеля, не считая его страсти к рисованию и пререканиям с любым живым существом, были труды загадочного австрийского доктора, вскоре ставшего крайне популярным и знаменитым: Зигмунда Фрейда. У Микеля, который благодаря своей покойной матери совершенно свободно читал по-немецки, было множество книг и работ венского доктора. Его любимой темой было толкование сновидений. Микель постоянно спрашивал всех вокруг, что им снилось накануне ночью, чтобы затем с научной точностью поставить диагноз потенциальным пациентам. Молинер всегда утверждал, что умрет молодым, но что это не имеет значения. Хулиан был уверен, что из-за постоянных размышлений о смерти Микель стал видеть в ней больше смысла, чем в жизни.

— В тот день, когда я умру, все мое будет принадлежать тебе, Хулиан, — говорил обычно Микель. — Все, кроме снов.

Помимо Фернандо Рамоса, Молинера и Хорхе Алдайя, Хулиан вскоре познакомился еще с одним учеником, робким и нелюдимым мальчиком по имени Хавьер, единственным сыном школьного сторожа. Семья Хавьера жила в скромном домике у входа в сад. Хавьер, которого, как и Фернандо, ученики из богатых семей держали как бы на посылках, обычно бродил в одиночестве по саду и внутренним дворикам школы, даже не пытаясь ни с кем завести дружбу. За время этих прогулок он досконально изучил все закоулки учебных зданий, туннели подвалов, лестницы, ведущие в башни, а также тайники и подземные лабиринты, о которых никто уже и не помнил. Это был его тайный мир, его убежище. Хавьер всегда носил в кармане перочинный нож, похищенный им из отцовского ящика с инструментами. Мальчику нравилось вырезать им из дерева разные фигурки, которые он потом тщательно прятал на школьной голубятне. Отец Хавьера, сторож Рамон, был ветераном войны на Кубе, во время высадки десанта в заливе Кочинос он был ранен выстрелом из дробовика самого Теодора Рузвельта и в результате ранения лишился руки и, как утверждали злые языки, правого яичка. Твердо убежденный в том, что праздность — мать всех пороков, Рамон Однояйцовый (так прозвали его ученики) заставлял сына собирать сухую листву в сосновой роще и во дворе у фонтанов и складывать ее в мешок. Рамон был неплохим человеком, хотя немного неотесанным и грубоватым, но, видно, судьба ему была вечно оказываться в дурной компании. И худшей из них была его супруга. Однояйцовый женился на недалекой женщине, которая мнила себя по меньшей мере принцессой, хотя даже внешне была похожа на прачку. Она обожала показываться в присутствии сына и его одноклассников в одном белье, вызывая откровенное веселье мальчишек, которые потом пересмеивались по этому поводу всю неделю. При крещении ее нарекли Марией Крапонцией, но она требовала, чтобы ее называли Ивонн, так как это имя казалось ей более изысканным. У Ивонн была привычка расспрашивать сына о возможностях продвижения по социальной лестнице, которые могли бы предоставить ему его друзья, принадлежавшие, по мнению Ивонн, к самым сливкам высшего общества Барселоны. Она требовала от Хавьера подробного отчета о финансовом положении семьи каждого из одноклассников, мысленно представляя себе, как ее, разодетую в шелка и золото, приглашают на чашку чая со слоеными пирожными самые богатые и известные фамилии Каталонии.

Хавьер старался как можно меньше времени проводить дома и был рад любой работе, которую заставлял его выполнять отец, сколь бы трудной она ни была. Он использовал любой предлог, чтобы побыть одному, в своем тайном мирке, вырезая фигурки из дерева. Когда другие ученики встречали Хавьера в саду, они обычно смеялись над ним или бросали в него камни. Однажды Хулиан, увидев, как камень попал в лицо Хавьеру, в кровь разбив ему лоб, испытал острую жалость к несчастному забитому мальчику и решил встать на его защиту и предложить тому свою дружбу. Вначале Хавьеру показалось, что Хулиан подошел к нему, чтобы еще раз его ударить, пока остальные ученики надрывали животы от хохота.

— Меня зовут Хулиан, — спокойно сказал тот, протягивая руку. — Мы с моими друзьями собираемся сыграть несколько партий в шахматы в сосновой роще. Не хочешь к нам присоединиться?

— Я не умею играть в шахматы.

— Я две недели назад тоже не умел, но Микель — отличный учитель…

Хавьер смотрел на него с недоверием, ожидая очередной шутки или издевки.

— Не знаю, захотят ли твои друзья, чтобы я пошел с вами…

— Да они сами же это и предложили. Ну, что скажешь?

С того дня Хавьер часто встречался с друзьями, выполнив очередное назначенное отцом задание. Он обычно все время молчал, слушая остальных и наблюдая за ними. Хорхе Алдайя его побаивался. Фернандо, на собственной шкуре испытавший презрение