за что на этот раз избил жену. Он помнил только ощущение злобы и обжигающего стыда. Фортунь каждый раз клялся себе, что подобное впредь не повторится и что, если будет нужно, он сам сдастся властям, чтобы они заключили его под стражу.
Антони Фортунь верил, что с Божьей помощью сможет стать лучше, чем его собственный отец. Но рано или поздно его кулаки вновь обрушивались на Софи, и со временем Фортунь принял как нечто непреложное эту данность: раз она не может вполне принадлежать ему как супруга, он будет владеть ею, как палач своей жертвой. Так семья Фортунь прожила долгие годы, заставив замолчать собственные сердца и души, пока, наконец, от продолжительного безмолвия они не позабыли все слова, выражающие истинные чувства и не превратились в чужаков, живущих под одной крышей, — с ними случилось то, что случается во многих семьях, населяющих этот огромный город.
Было уже почти три часа, когда я вернулся в лавку. Войдя, я поймал на себе полный сарказма взгляд Фермина, устремленный с высоты приставной лестницы, на которой он стоял, наводя блеск на собрание «Национальных эпизодов» славного дона Бенито.[39]
— Да я просто не верю своим глазам! А мы-то уж думали, вы отправились в Америку на поиски лучшей жизни.
— Я задержался по дороге. А где отец?
— Раз уж вы не явились вовремя, он сам отправился разносить оставшиеся заказы. Он поручил передать вам, что сегодня вечером едет в Тиану [40] оценивать частное собрание книг одной вдовы. Ваш отец из тех, кто сражает таких клиентов наповал без единого слова. Он сказал, чтобы вы его не ждали и сами закрыли лавку.
— Он сердится?
Фермин покачал головой, спускаясь с лестницы с кошачьей ловкостью.
— Разумеется, нет. Ваш отец просто святой. Кроме того, он был очень доволен, узнав, что вы обзавелись невестой.
— Что?
— Ну и плут же вы, так долго скрывали. И ведь что за девушка, слушайте, один ее взгляд способен парализовать уличное движение! И вся такая утонченная, воспитанная. Сразу видно, ходила в хорошую школу, хотя во взгляде есть что-то порочное… Знаете, если бы мое сердце не было похищено Бернардой… Да ведь я вам еще не рассказал о нашем ужине… Вы только послушайте, искры летели, искры… Будто в ночь Святого Хуана…[41]
— Фермин, — оборвал его я. — О чем, черт возьми, вы тут говорите?
— О вашей невесте.
— Нет у меня никакой невесты, Фермин!
— Ладно, сейчас вы, молодежь, называете это по-другому, «герлфренд» или там…
— Фермин, можно еще раз и сначала? О чем вы?
Фермин Ромеро де Торрес озадаченно посмотрел на меня, продолжая жестикулировать на сицилийский манер сложенными щепотью пальцами руки.
— Так вот. Сегодня вечером, час или полтора назад, к нам в лавку зашла юная особа и спросила вас. Ваш отец и ваш покорный слуга, мы оба при том присутствовали, и, отбросив все сомнения, я вас могу заверить, что девушка совсем не была похожа на привидение. Я могу вам описать даже ее запах: вроде лаванды, только более сладкий. Ну просто как свежеиспеченная сдобная булочка.
— Так значит, это булочка вам сказала, что она моя невеста?
— Ну, прямо не сказала, но улыбнулась как-то между прочим, словом, вы меня понимаете, и сказала, что ждет вас в пятницу вечером. Нам с вашим отцом все это показалось очевидным как дважды два.
— Беа… — прошептал я.
— Эрго: она существует! — обрадовался Фермин.
— Да, но она не моя невеста.
— Тогда не понимаю, чего вы ждете.
— Она — сестра Томаса Агилара.
— Вашего друга-изобретателя?
Я кивнул.
— Тем более. Да будь она хоть сестра Хиля Роблеса,[42] девушка — просто прелесть. Я бы на вашем месте не терялся.
— У Беа есть жених, младший лейтенант. Он сейчас на действительной службе.
Фермин с раздражением вздохнул:
— Значит, вот как, и тут эта армия, язва на теле общества, племенной редут обезьяньего братства. Тем лучше, потому что так вы сможете с чистой совестью наградить его орденом рогоносца.
— Да вы бредите, Фермин! Беа выйдет за него, когда он вернется.
Фермин хитро улыбнулся:
— Ну, это еще как посмотреть. Мне почему-то кажется, что она за него не выйдет.
— Вы-то откуда знаете?
— О женщинах и других мирских делах я знаю поболе вашего, уж вы поверьте. Как учит доктор Фрейд, женщина всегда желает прямо противоположное тому, о чем думает или говорит, и это, если хорошенько подумать, не так уж и страшно, ведь мужчина, как говорит Перогрульо,[43] напротив, подчиняется только голосу плоти или желудка.
— Не морочьте мне голову вашими сентенциями, Фермин. Если хотите что-то сказать, говорите прямо и покороче.
— Ладно, подвожу итог всему вышесказанному: девочка выглядела вовсе не так, словно собирается выйти за этого вашего героя.
— Да что вы? И как же она выглядела?
Фермин пододвинулся ко мне с заговорщицким видом.
— Похоже, в ней есть нездоровое любопытство, — заключил он, загадочно поднимая бровь. — И заметьте, я говорю это как комплимент.
Фермин, как всегда, попал в самую точку. Побежденный, я попытался перебросить мяч на его сторону.
— Кстати, о нездоровом любопытстве, расскажите-ка мне о Бернарде. Удалось вам сорвать поцелуй?
— Обижаете, Даниель! Хочу напомнить: вы говорите с профессиональным соблазнителем, а что до поцелуев, так это оставим любителям и новичкам. Настоящую женщину нужно завоевывать постепенно. Это вопрос чистой психологии, как красивый финал в корриде.
— Значит, она оставила вас с носом.
— Фермина Ромеро де Торреса не оставит с носом даже сам Пиноккио. Дело в том, что мужчина, если вернуться к доктору Фрейду и выразиться фигурально, нагревается как лампочка: включили — докрасна, выключили — снова остыла. Женщина же, и это доказано наукой, нагревается как утюг, понимаете? На медленном огне, постепенно, как хорошая эскуделья.[44] Но уж если нагрелась как следует, этот жар никто не остудит. Как домны Бискайи.[45]
Термодинамические теории Фермина заставили меня призадуматься.