это святое место.

Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала нестерпимой.

— Я останусь глухим?

— Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов мокрое место.

— Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.

— Томас? Ваш друг-изобретатель?

Я кивнул.

— И что же вы такого натворили?

— Беа ушла из дома… — начал я. Фермин нахмурился.

— Продолжайте.

— Она беременна.

Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.

— Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!

— А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам сигару?

Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.

— Я должен ее найти, Фермин.

— Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.

— Я не знаю, где она.

— Не могли бы вы немножко поконкретнее…

В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона в руках. Он тепло мне улыбнулся.

— Как ты себя чувствуешь, Даниель?

— Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.

— Выпей-ка эти таблетки с бульоном.

Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.

— Это снимет боль.

Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», — предположил я.

— Снег все еще идет?

— Это слишком мягко сказано — на улице настоящая снежная буря.

— Вы это уже прочли? — спросил я, указывая на рукопись.

Фермин молча кивнул.

— Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне кажется, я знаю, где она.

Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались, словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на раскладушку.

— Вы никуда не пойдете, Даниель.

— Что это были за таблетки?

— Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.

— Нет, мне сейчас нельзя…

Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как туннель, сном. Сном виновных.

Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон, давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее, чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части: она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью, ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами. Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».

Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом. Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель, полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда. Там, внутри, орды барселонцев, всегда считавшие снегопад чудом, продолжали обсуждать сюрпризы погоды. Первые полосы вечерних газет пестрели фотографиями заснеженных бульваров Лас-Рамблас и фонтана Каналетас, истекающего ледяными сталактитами. «Снегопад века», — утверждали заголовки. Я рухнул на скамью на перроне и глубоко вдохнул аромат подземелья и сажи, доносимый звуком невидимых поездов. С другой стороны путей, на рекламной афише, призывающей насладиться чудесами парка аттракционов Тибидабо, я заметил голубой светящийся трамвайчик, за ним угадывался силуэт особняка Алдайя. Я спрашивал себя: могла ли Беа, затерявшаяся в этом городе отщепенцев, увидеть ту же самую картинку и понять, что, кроме этого места, ей некуда больше идти?

Когда я вышел из метро, на город уже успели опуститься сумерки. Пустынный проспект Тибидабо рисовал на сером небе картину бесконечного бегства кипарисов прочь от погребенных в мертвенном кладбищенском свете особняков. Вдали на остановке я увидел силуэт голубого трамвая, ветер донес звук колокольчика кондуктора. Я прибавил шагу и успел вскочить на площадку, когда трамвай уже почти тронулся. Кондуктор, старый знакомый, протянул мне билет в обмен на мелочь, что-то бормоча себе под нос. Я занял место в середине вагона, чтобы хоть немного укрыться от снега и холода. Темные дома медленно проплывали за замерзшими окнами. Кондуктор искоса наблюдал за мной со смесью дерзости и опасения, как бы примерзшими к его лицу.

— Номер тридцать два, молодой человек.

Обернувшись, я увидел призрачный силуэт дома Алдайя, медленно, словно темный корабль, выплывающий из тумана нам навстречу. Трамвай, дернувшись, остановился. Я вышел, старательно избегая взгляда кондуктора.

— Удачи, — пробормотал он мне вслед.

Я смотрел, как трамвай исчезает в тумане, пока от него не осталось только эхо колокольчика. Плотная тьма сгустилась вокруг меня. Я поспешил обойти каменную ограду в поисках отверстия, проломленного в стене за домом. Когда я перебирался через ограду, мне на минуту показалось, будто я услышал хруст приближающихся шагов по покрытому снегом