доном Рикардо, который поджидал ее, просматривая газету и то и дело затягиваясь сигаретой. Они взглянули друг на друга, и сеньор Алдайя, не тратя времени на разговоры, взял ее под руку и повел к какому-то дому в двух кварталах от школы. Это был новый, только что построенный дом, еще не сданный жильцам. Они поднялись на второй этаж. Дон Рикардо открыл перед ней дверь, и Софи углубилась в лабиринт коридоров и галерей, голых стен и невидимых потолков. Там не было ни мебели, ни картин, ни люстр, ни какого-либо другого предмета, указывающего на то, что в доме живут люди. Алдайя запер дверь, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Я не переставал вспоминать о тебе всю эту неделю. Скажи, что ты ни разу не думала обо мне, и я отпущу тебя, и мы больше никогда не увидимся, — начал дон Рикардо.

Софи лишь отрицательно покачала головой.

Их тайные встречи продолжались девяносто шесть дней. Они виделись по вторникам и четвергам в три часа дня, каждый раз в этом пустом доме на углу Дипутасьон и Рамбла-де- Каталунья. Свидания никогда не длились больше часа. Потом Алдайя уходил, а Софи оставалась на полу, в углу спальни, плача и вздрагивая от боли и отвращения. Потом наступало воскресенье, и она отчаянно пыталась отыскать в глазах Антони, полных обожания и неведения, следы той прежней Софи, которая должна была вскоре сгинуть навсегда. Шляпник не замечал синяков на ее коже, он не мог видеть следов порезов и ожогов, покрывавших ее тело. Он не замечал отчаяния в ее улыбке, в ее покорности. Антони не замечал ничего. Быть может, именно поэтому Софи согласилась принять его предложение. Уже тогда она чувствовала, что носит под сердцем дитя Алдайя, но смертельно боялась ему в этом признаться, почти так же, как боялась его потерять. Дон Рикардо в конце концов сам заметил то, о чем Софи не решалась рассказать. Он дал ей пятьсот песет, адрес на улице Платерия и потребовал немедленно избавиться от ребенка. Когда Софи отказалась, он стал бить ее по лицу и бил до тех пор, пока у нее не пошла кровь из ушей, а потом пригрозил подослать к ней убийц, если Софи отважится рассказать кому-нибудь об их встречах или будет утверждать, что это ребенок Алдайя. Когда Софи сказала шляпнику, что на нее напали какие-то мошенники на площади Пино, он, как всегда, ей поверил. Когда она сказала, что хочет стать его женой, Фортунь снова ей поверил. В день свадьбы кто-то прислал в церковь по ошибке огромный похоронный венок. Все нервно смеялись над рассеянностью цветочника. Все, кроме Софи, которая ясно понимала, что дон Рикардо Алдайя продолжает вспоминать о ней даже в день ее свадьбы.

Софи Каракс никогда не думала, что спустя много лет снова встретит Рикардо, уже зрелого мужчину, главу семейной империи и отца двоих детей, а уж тем более что он вернется, чтобы увидеть своего сына, от которого когда-то хотел избавиться за пятьсот песет.

— Наверное, я старею, — объяснил дон Рикардо, — но отчего-то мне захотелось познакомиться с этим мальчиком и предоставить ему все возможности, каких заслуживает тот, в чьих жилах течет моя кровь. Я не вспоминал о его существовании все эти годы, но теперь, как ни странно, не могу думать ни о чем другом.

Рикардо Алдайя не узнавал себя в своем первенце Хорхе. Мальчик был слабым, скрытным и совсем не обладал силой духа, столь свойственной его отцу. У него не было ничего от настоящих Алдайя, кроме разве что имени. Однажды дон Рикардо, проснувшись в постели своей служанки, как-то вдруг почувствовал, что тело его состарилось, что Бог лишил его силы и грации. В панике, голый, он бросился к зеркалу и, взглянув на себя, понял, что оно его обманывает. Тот, в зеркале, был не он.

Тогда дон Рикардо решил вновь вернуть себе свой утраченный образ. Все это время он знал о сыне шляпника. Не забыл он и Софи. Дон Рикардо Алдайя никогда ни о чем не забывал. И теперь, когда выдался подходящий момент, он решил познакомиться с сыном. Впервые за эти годы сеньор Алдайя столкнулся с тем, кто его не боялся, кто осмеливался бросить ему вызов и даже насмехаться над ним. Дон Рикардо увидел в этом мальчике мужество и скрытое честолюбие, которые не видны глупцам, но которые пожирают тебя изнутри, заставляя действовать. Бог словно возвращал ему его молодость. Софи, всего лишь тень той девушки, которую он знал когда-то, была не в силах помешать их встречам с Хулианом. А шляпник был не более чем злобной и хитрой деревенщиной, жалким шутом, чье согласие легко можно было купить. Алдайя решил вырвать Хулиана из этого душного мира нищеты и посредственности и распахнуть перед ним двери своего финансового рая. Сын дона Рикардо должен учиться в школе Святого Габриеля, наслаждаться всеми привилегиями своего класса и идти дорогой, выбранной для него его отцом. Сеньор Алдайя всегда мечтал о достойном наследнике своей империи. Хорхе, этот изнеженный неудачник, так и будет влачить жалкое существование в тени отца. Пенелопа, красавица Пенелопа, всего лишь женщина, а потому — казна, не казначей. Но Хулиан, у которого была душа поэта, а потому и убийцы, оказался воплощением всех необходимых для преемника Алдайя качеств. Остальное было вопросом времени. Дон Рикардо рассчитал, что за десять лет вылепит из этого мальчика самого себя. За все то время, что Хулиан жил в доме Алдайя как равный (скорее даже как избранный), дону Рикардо ни разу не приходило в голову, что его сыну ничего от него не нужно, кроме Пенелопы. Он ни на мгновение не мог представить, что Хулиан его глубоко презирал и что вся эта комедия была лишь предлогом быть рядом с его дочерью. Быть рядом, чтобы полностью и безоговорочно обладать ею. В этом отец и сын были очень похожи.

Когда супруга призналась, что застала Хулиана и Пенелопу обнаженными при вполне очевидных обстоятельствах, мир, в котором жил сеньор Алдайя, в единый миг обратился в геенну огненную. Ужас, боль от предательства, неописуемое бешенство человека, которого оскорбили в самых святых для него чувствах, обставили в им самим затеянной игре, унижение и чудовищное вероломство со стороны того, кого дон Рикардо обожал как самого себя, — все эти чувства так неистово обрушились на сеньора Алдайя, что он почти обезумел от отчаяния. Никто не был в состоянии постичь масштабы его трагедии. Когда врач, осмотревший Пенелопу, подтвердил, что девушка обесчещена и, вероятнее всего, беременна, душа дона Рикардо Алдайя погрузилась в густую пучину слепой ненависти. Он видел в Хулиане самого себя, глубоко вонзившего кинжал предательства в свое же собственное сердце. Тот день, когда дон Рикардо приказал запереть Пенелопу в спальне третьего этажа, стал началом его конца. Отныне, что бы он ни делал, все напоминало лишь предсмертные хрипы и конвульсии самоубийцы.

Заручившись поддержкой шляпника, которого прежде до такой степени презирал, Алдайя предпринял все возможное, чтобы удалить Хулиана со сцены и отправить его в армию, где последнего ожидала скорая смерть от несчастного случая, о чем он уже успел заблаговременно распорядиться. Он запретил врачам, слугам и любым членам семьи, кроме своей жены, приближаться к комнате, в которой была заперта Пенелопа, и откуда уже доносился запах болезни и смерти. Уже тогда компаньоны дона Рикардо негласно отказали ему в поддержке и начали действовать за его спиной, чтобы прибрать к рукам власть, используя его собственные деньги и полномочия, которыми сам Алдайя их наделил. Могущественная империя дона Рикардо Алдайя стала постепенно разваливаться, подтачиваемая закулисными интригами и тайными заговорами в кулуарах Мадрида и банках Женевы. Как и предполагал сеньор Алдайя, Хулиану удалось бежать. Но, даже желая ему