главной улицы, мы увидели, что, действительно, горела новая большая гостиница — то самое здание, в котором помещались ученые звери.

Кругом толпился народ; среди густых облаков дыма вырывались языки пламени, ярко сверкавшие высоко в небе. Гул голосов, сутолока людей были невообразимые, и мы не отставали ни на шаг от нашего хозяина, боясь потерять его в толкотне. Пробившись ближе к горевшему строению, мы увидали пожарных, таскавших лестницы, веревки, топоры; другие пожарные кричали и распоряжались; из гостиницы выносили разные вещи; из окон верхних этажей непрерывно сыпались узлы с вещами. Одно зеркало ушибло руку господина Мориса; тяжелый узел платья чуть не придавил его, но он не обращал на это никакого внимания. Я слышал по его голосу, что он чем-то сильно озабочен, хотя я в тесноте не мог видеть его лица, — я боялся взглянуть вверх, чтобы меня не отделили от него, как это уже случилось с Джимом.

— Все ли вышли из гостиницы? — услышал я громкий вопрос господина Мориса.

— Я посмотрю, — отвечал чей-то тоже очень сильный голос.

— Это пожарный Ватсон отправляется на разведку, кричали в толпе. — Не ходи, Ватсон! Больно сильно горит, погубишь себя.

Но, кажется, пожарный не слышал этих криков: он удалился с лестницей в руках.

— Где семья Монтачью? — снова крикнул господин Морис. — Не видал ли их кто?

— Господин Морис, — раздался около нас испуганный голос Чарли Монтачью. — Где папа?

— Не знаю, — отвечал господин Морис. — Где ты его оставил, Чарли?

С этими словами он взял за руки мальчика и притянул его к себе.

— Я спал с папой в нижнем этаже. Вдруг кто-то отворил нашу дверь и крикнул: «Пожар в гостинице, одевайтесь скорей и выходите!» Папа велел мне одеться, а сам побежал наверх к маме.

— Где же была мама?

— Мама перешла наверх, подальше от шума, в тихий номер, недалеко от комнат прислуги. Она ведь была нездорова, и ей нужен был покой.

Господин Морис побледнел, услыхав слова Чарли.

— Мне жарко! Здесь так шумят! — жаловался Чарли и расплакался. — Я хочу пойти к маме!

Господин Морис лаская бедного мальчика, отошел с ним в сторону от пожара и толпы.

Вдруг послышался раздирающий крик. Я узнал голос итальянца. Он умолял помочь ему отстоять строение, где находились его звери; огонь уже угрожал и ему.

— Жизнь людей — дороже! — отвечали ему с разных сторон. — Надо прежде всего спасать людей!

Но были и другие голоса, кричавшие: «Стыдитесь! Надо спасать и несчастных зверей!»

В эту минуту кто-то объявил, что в верхнем этаже остались люди. Из одного окна слышны были вопли служанки. Огонь и дым между тем усилились. Воздух накалился. Я не удивился тому, что с Чарли сделалось дурно; он упал бы, если бы господин Морис не подхватил его на руки и не унес подальше.

Он положил его на боковой дорожке и побежал к трубе за водой. Спрыснув Чарли, он расстегнул ему ворот, и мало-помалу мальчик пришел в себя. Он был нежный ребенок, не привыкший все переносить, как наши мальчики.

Господин Морис содрогался каждый раз, как раздавался чей-нибудь крик с места пожара; лицо его было смертельно бледно.

— Господи, помоги несчастным! — повторял он то и дело.

Но вот до нас донеслись такие ужасные крики, которые не походили на человеческие, то ревели звери. Видно, огонь добрался и до них. Господин Морис хотел бежать туда, но опять опустился подле мальчика и крепко прижал его к себе.

— Ужасно, ужасно! — проговорил он.

Я не боялся огня: мальчики приучили меня тушить лапой горящую бумагу. Мне показалось, что я могу чем-нибудь помочь зверям, и я побежал за угол в ту сторону, где находилось их помещение; меня поразили жалобные стоны, которые слышались оттуда: несчастные звери звали своего хозяина, голоса их напоминали отчаянный плач детей в смертельной муке.

Я весь задрожал и, не будучи в состоянии смотреть на такое мучение, побежал назад к хозяину. Мне что-то попалось под ноги. Я посмотрел и увидел, что это был большой попугай, похожий на Беллу; он казался мертвым, но он был только ошеломлен дымом. Я вспомнил, что, как говорили, у итальянца в зверинце был ученый попугай. Я схватил его в зубы и принес к господину Морису. Он завернул его в носовой платок и положил подле себя.

После этого я сидел не шевелясь около хозяина; я дрожал всем телом. Никогда я не забуду этой страшной ночи. Казалось, что прошли многие часы с тех пор, как мы здесь, но на самом деле прошло еще немного времени. Скоро вся гостиница стояла в огне; дыму было очень мало. Все внутри выгорело, пламя не находило больше пищи.

Пожарные и публика отступили и смотрели теперь молча на огромный пылающий костер. Кто-то медленно подошел к нам. Это был господин Монтачью.

Я раньше видел его; это был господин всегда очень хорошо одетый и тщательно причесанный. Теперь лицо его было черное от сажи; волосы спереди совсем обгорели, платье висело на нем лохмотьями. Господин Морис, увидев его, вскочил.

— Где ваша жена, Монтачью? — воскликнул он.

Господин Монтачью ничего не ответил, он только указал на горевший дом.

— Не может быть! Нет ли ошибки? Ваша молодая жена! Это невозможно!

Господин Морис трясся как в лихорадке, говоря это.

— Сомнений нет, — тихо возразил Монтачью, — она сгорела. Дайте мне мальчика.

Чарли опять упал в обморок. Отец взял его на руки и повернулся, чтобы идти.

— Монтачью! Мое сердце разрывается за вас, — сказал мой хозяин. — Не могу ли я в чем-нибудь помочь вам?

— Нет, спасибо, — отвечал господин Монтачью и ушел с сыном.

Я только собака, но и я понял, каким отчаянием звучали его слова.

Ждать нам было больше нечего; мы отправились домой. Хотя уже было за полночь, госпожа Морис не ложилась спать; она отворила дверь, и я, совсем измученный впечатлением пожара, вошел с хозяином в дом.

— Не шуми, — сказала госпожа Морис мужу. — Лора и мальчики спят. Я нарочно их не будила. Ну что, сильный пожар? Гостиница горит?

Господин Морис опустился в кресло и закрыл лицо руками.

— Что с тобой, Вильям? — воскликнула его жена тревожно. — Говори, пожалуйста! Ты не получил ушибов?

Она поставила свечку на стол и села подле мужа.

Он открыл лицо. По щекам его текли слезы.

— Десять жизней человеческих погибло, — сказал он, — в том числе и госпожа