похожий на далекий зов птицы, перекрывал негромкое цоканье копыт и скрип кожаной сбруи, скрежет колес запряженных волами повозок и крики погонщиков.

Аквиле было не до свиста, его занимала одна мысль: как протащить повозки с волами через топь, однако и в его душе что-то дрогнуло и раскрылось навстречу зацветающему вдоль дороги терновнику и призывному голосу ржанки. Прошел год с той поры, как он, следуя за Амбросием, покинул Динас Ффараон, год, как он не видел Нэсс. И не то чтобы он соскучился по ней — нет, но все же ему было любопытно узнать, как она тут жила без него, что делала.

Оуэн вдруг прервал свист.

— А крепость-то, крепость! Вон впереди! Стоит, будто мы никуда отсюда и не уезжали! — воскликнул он и смачно плюнул между ушами лошади.

Аквила вдруг понял, что последнюю милю едет ничего не замечая вокруг.

Они выслали вперед одного из командиров предупредить о своем приезде, и их уже ждали в загонах для скота у подножия крепостного вала. Второпях обменявшись короткими приветствиями, они оставили измученных волов с повозками на попечение тех, кто пришел их встретить, и устремились вверх по крутой тропинке к внутренним воротам крепости. Проехав между огромными бревенчатыми створами ворот, изнуренные всадники соскочили с лошадей и оказались в гуще небольшой толпы женщин с детьми, потому что в это время дня, когда солнце стоит высоко, в цитадели почти не остается мужчин. Женщинам, которым не терпелось поскорее расспросить прибывших о своих мужьях и сыновьях, то и дело приходилось подхватывать расшалившихся малышей, чтобы те не угодили под конские копыта. Стайка подростков во главе с Артом и его неизменным Кабалем, едва заслышав топот копыт, прервала свои упражнения с мечом и щитом и тоже примчалась к воротам. Одну Нэсс нигде не было видно. Впрочем, Аквила, следивший за тем, чтобы лошадей покормили, вычистили и препроводили в стойла, не очень удивился этому. Нэсс всегда умудрялась не быть на месте, когда он возвращался после длительного похода, и нечего было рассчитывать, что она хоть как-то переменилась.

Он не мог заставить себя расспросить о ней женщин, однако год — довольно большой срок, и мало ли что могло случиться. Его невольно охватило какое-то смутное беспокойство.

— Ты проследи, чтобы с лошадьми было все в порядке, — сказал он Оуэну и, повернувшись, двинулся сквозь поредевшую толпу к воротам, а затем начал спускаться к хижинам под крепостным валом.

Несколько женщин посмотрели ему вслед и с улыбкой переглянулись между собой, когда он исчез из виду, но Аквила об этом не знал.

Домик его был частично скрыт за пластом обнажившихся скальных пород и поэтому издали почти неприметен — он всякий раз возникал совершенно неожиданно, словно вырастая из-под земли. Когда он сейчас подошел к нему, картина, представившаяся его взору, буквально пригвоздила его к месту, лишив ощущения всякой реальности: Нэсс сидела на пороге дома, а в гнездышке из оленьих шкур у ее ног отчаянно брыкалось какое-то крошечное существо. Она наклонилась к нему и, глядя на него, едва слышно что-то напевала, но голос у нее был слабее и ниже, чем у Флавии, когда та пела в сакском лагере своему малышу, хотя и с теми же мурлыкающими нотками. Аквила почувствовал, как что-то сдавило горло, и ему стало трудно дышать. Хорошо еще, что Нэсс не расчесывала волосы. Она пряла, и коричневая шерсть на ручной прялке была густой и бархатистой, точно спинка пчелы, а вращающееся веретено пело свою незатейливую радостную песенку, как бы подпевая ей.

Аквила сделал шаг вперед, тень его упала ей на ноги, и Нэсс подняла голову.

— Я слышала, что ты вернулся, — сказала она так, словно он отсутствовал всего день, а не целый год.

Он взглянул на младенца, завернутого в оленью шкуру, а затем на Нэсс. Он почувствовал себя глупым, враз отупевшим, на него вдруг нашло затмение, и он перестал соображать. Нэсс ни словом не обмолвилась перед отъездом, но, может быть, она сама ничего не знала, а… может, и знала, но нарочно скрыла от него.

— Нэсс… это что, мой?

Она рассмеялась обычным своим резким, издевательским смехом, похожим на крик дикой птицы. Опустив веретено и прялку, она наклонилась, взяла на руки укутанного в шкуру младенца и прижала его к себе.

— Смотри, мой повелитель. Разве ты не видишь, что у него твой клюв, хотя дельфина на плече нет?

Аквила внимательно всматривался в личико ребенка. У малыша, как ему показалось, вообще не было никакого носа, но он решил, что женщинам виднее. На голове младенца рос темный пух, как у птенца кроншнепа, а из-под лобика на Аквилу хмуро глядели два серьезных темных глаза, слегка блуждающих, как это бывает у всех новорожденных, еще не научившихся останавливать взгляд на чем-то одном.

— Он даже хмурится, как ты, — сказала Нэсс. Она все еще продолжала смеяться, издеваясь над ним, но в ее насмешке уже не было прежней резкости.

Аквила костяшкой согнутого пальца провел по щечке младенца — она была удивительно нежная и теплая. Сын, подумал он, и глубоко внутри шевельнулось что-то необычное, отчего даже стало больно. Это маленькое живое существо, которое хмуро смотрело на него из мягких складок оленьей шкуры, был его сын, такой же как он своему отцу.

— Ты уже дала ему имя? — спросил он.

— Нет, это должен сделать ты.

Наступила короткая пауза, заполненная звуками цитадели и яростным жужжанием пчелы среди подушечек дикого тимьяна, лепившегося по краям скалы.

— Я назову его Флавиан, — сказал Аквила.

— Флавиан? — Нэсс как бы проверяла имя на слух. — Почему Флавиан?

— Так звали моего отца.

Снова наступило молчание, на этот раз более длительное.

— Итак, я узнала сразу две вещи о своем повелителе, — прервала наконец молчание Нэсс. — У моего повелителя был отец, и его звали Флавиан… Нет, даже три вещи. — Голос ее вдруг утратил насмешливые интонации. Подняв глаза, Аквила увидел, что она смотрит на него так, как будто делает открытие. — И мой повелитель, оказывается, любил отца… А я-то думала, что он вообще не способен никого любить.

Но не успел он ответить, как послышался топот ног, а затем чистый высокий свист, и со скалы спрыгнул Арт со своим псом. Огромный Кабаль всегда вертелся около босых загорелых ног хозяина. Арт засыпал Аквилу вопросами об их обратном пути и потребовал, чтобы ему разрешили сопровождать эскорт верхом, как все мужчины, так что у Аквилы снова не хватило времени на свои собственные дела.

А наутро он уже усадил жену и сына в первую повозку вместе с другими женщинами и детьми, едущими к своим мужьям. Нэсс устроилась в самом конце повозки. Она завернулась в плащ, укутав им и ребенка, которого держала на сгибе согнутой руки. Аквила уложил ее узел с вещами, а женщина, что сидела впереди с тремя ребятишками, цепляющимися за ее юбку, повернулась к ней, чтобы помочь Нэсс устроиться поудобнее.

— Маленький уже щечки отрастил, — сказала она, наклоняясь к младенцу. — А имя-то у него есть?

— Да, — сказала Нэсс. — Его зовут Флавиан.

— Флавиан? — Женщина, как и Нэсс накануне, словно проверила имя на слух. — Какое