было невыносимо. Но вот из вражеской линии внезапно выпрыгнул рослый скотт с занесенным боевым топором, и песнь Крадока оборвалась стоном. Аквила почувствовал, что место рядом с ним опустело; блеснул вновь занесенный топор для удара, который должен был довершить дело. И в тот же миг Аквила прыжком очутился над поверженным Крадоком, силящимся приподняться на локте, чтобы не быть затоптанным в свалке. Подставив щит, он принял этот удар на себя. Лезвие топора прошло насквозь через бычью кожу и кованую бронзу и почти разрубило щит пополам. Сдерживая напор врага, Аквила изо всех сил налег на щит, из которого торчало лезвие, а затем сделал молниеносный выпад коротким мечом и увидел, как скотт взмахнул руками и отшатнулся, изумленно вытаращив глаза, — удар попал в цель.

Аквила вдруг понял, что враги начали уступать, волнообразная линия вся подалась в одну сторону. Однако и отступая, скотты с яростным боем уступали каждый шаг. Они уже топтались на мелководье, брызги из-под ног летели кверху, окутывая их пеленой. Теперь они начали отступать быстрее, у них уже не осталось иной цели, кроме как добраться до своих кораблей. Но и там уже шел бой — часть британцев с Молодыми Лисами во главе напала на тех, кто остался сторожить ладьи. Неожиданно на одном корабле, а затем на другом, на третьем взвились желтые огненные языки и побежали вверх по мачтам — кто-то принес из селения горящую головню. Теперь банде грабителей пути к отступлению не было. Вопль, вернее, вой вырвался из их глоток, когда они увидели пламя; они повернулись лицом к нападающим, точно загнанные кабаны, чтобы дать последний бой, стоя в мелкой воде подле своих пылающих кораблей.

Постепенно серебряный свет луны вытеснило гневное золото горящих судов, языки пламени рвались вверх, золотом отливала каждая впадина, каждая ямка на поверхности воды, и рябь бежала к берегу — сперва отливая золотым, а потом кровавым…

Все было кончено, ослепительное пламя горящих кораблей освещало трупы, усеивающие песок вдоль линии отлива, будто выброшенные морем водоросли. Снова стал слышен свист морского ветра и шорох волн. Британская сторона пересчитывала своих убитых и раненых, и Аквила встал на колени подле Крадока, помогая ему унять кровь, сочившуюся из раны на шее.

— Гляди-ка, в легионах, видно, неплохо учили драться. Добрая была схватка. И тем, что я жив, а не лежу на песке с проломленной головой, я обязан тебе. Я этого никогда не забуду.

— В пылу боя отражаешь удар от товарища все равно как от самого себя, — отозвался Аквила. — Не стоит придавать этому такого значения. Лежи тихо, а то мне не остановить кровь.

В нескольких шагах от них, ярко освещенный пламенем, вырывавшимся из оскаленной носовой фигуры ближайшей ладьи, стоял, опираясь на покрасневший от крови меч, Вортимер. Его яркая желтая туника прилипла к телу и была вся перепачкана и изорвана. Он улыбнулся Амбросию, стоя в золотившейся пенной кайме, и сказал:

— Неплохой получился союз. Мы скрепили его кровью, а это покрепче пиршественной браги.

«Крадок явно преувеличил богатство своей долины», — думал Аквила, спускаясь на лошади с низкой седловинки на тропу, которую ему указал человек с переправы. Все вокруг поросло папоротником-орляком, уже начавшим желтеть, однако там, где папоротник скосили на выстилку пола и еще не успели убрать, он горел яркими пятнами, глянцевито-золотыми, как лепестки лютика. Внизу в излучине реки мелькнул дом с тесно обступившими его хижинами, ничем не примечательный, приземистый, крытый вереском, — дом мелкого вождя, хозяина нескольких горных долин, нескольких сотен голов скота и нескольких десятков копий. Но может быть, любому человеку родная долина, когда он вдали от нее, кажется богаче и краше всех других и, может, нет слаще яблок, чем те, что растут в твоем собственном саду? Вот и его, Аквилы, родная долина в Стране Холмов… Он резко осадил нахлынувшие воспоминания, как осадил бы перед неожиданной ямой на дороге свою рыжую кобылу Инганиад.

Почти год прошел с той поры, когда лекарь Эуген привел его к правителю Британии. За этот год он худо-бедно залатал свои душевные раны, нашел какое-то место для себя в окружении Амбросия и даже заработал себе имя, хотя — он знал это — имя было не очень-то лестное. Мрачный человек со шрамом на лбу и хмурой складкой между бровями, он не имел друзей. Казалось, он носит непроницаемый панцирь, а это не располагает к дружбе. Одни звали его Дельфин, как некогда звал его старый Бруни из-за татуировки на плече. Другие — Одинокий Волк… Жалко, нет Феликса. Он бы порассказал, каким был Дельфин в прежние времена. Как весело они хохотали и как хорошо им было стрелять диких птиц на Танатских болотах! Но Феликса, наверное, давно нет в живых, скорее всего он пал, защищая Рим, и теперь лежит где-нибудь в болотах у берегов Пада.[25] А вандалы, по слухам, снова наступают на Италию…

Привычным движением Аквила успокоил лошадь, прежде чем пустить ее вниз по каменистой тропе, и мысли его вернулись к прошлому лету. Тогда вслед за Молодыми Лисами к ним пришли вожди многих кланов, и Аквила все лето обучал людей, как до этого объезжал лошадей зимой, пытаясь вбить в головы диких горцев, привычных к седлу, понятие о том, что такое регулярная кавалерия. Странно было снова оказаться в роли декуриона конницы.

Но несколько недель назад до них докатилась весть, что Вортигерн, покинутый сыновьями и большинством сторонников, бежал на север, в земли, захваченные Октой и его разбойничьими бандами, и Амбросий решил сразу же двинуться на юг, чтобы обсудить случившееся со своими новыми союзниками. Вот почему Аквила этим тихим осенним днем спускался с гор во владения Крадока — его выслали вперед предупредить вождя о том, что Амбросий прибудет с наступлением сумерек и что он просит дать приют ему и его спутникам.

Жилище вождя и лепившиеся вокруг хижины все приближались, и наконец Аквила увидел дым от очага, ползущий к вершине ржаво-коричневой горы, прямо за домом, и несколько человек, копошащихся возле огородов и коровников. Тропа свернула вправо к деревне в обход небольшого фруктового сада. Спелые яблоки висели на клонящихся к земле ветках полудиких низкорослых яблонь, и из памяти, как тени, вдруг выплыли звонкие строчки песни:

Но яблоки здесь были совсем не серебряные, а обыкновенные, желтые с красным, да и ветра в ветвях не было. Косые лучи неяркого осеннего солнца прорезали сад, бросая тень от каждого дерева к подножию соседнего. Неожиданно Аквила почувствовал в саду какое-то движение, раздался девичий смех — и среди листвы замелькали яркие краски: темно-красная, шафранная, коричневая, а затем густо-синяя, глубокая, точно оперение зимородка, и он понял, что это стайка девушек собирает урожай.