— Мы собираемся в путешествие.
— Когда? — спрашиваю я.
— Сейчас. В Уэмбли.
— В Уэмбли?
— Ага. К стадиону «Уэмбли».
До Уэмбли десятки миль. В буквальном смысле. Даже на машине это целая вечность. На велике же это вообще нереально. Раз в сто дальше, чем мы с Олли когда-либо забирались.
— Мы будем как эти… ну, как их там? — вступает Олли. — Когда отправляешься посмотреть на что-то, потому что это знаменитое место. Как они называются?
— Мы не доедем до Уэмбли, — перебиваю его я. — Дотуда жуть как далеко.
Но Карл не уступает:
— Подумаешь, далеко. Фигня какая. Велики для того и существуют, чтобы гонять как можно дальше.
— Да… но…
Я хочу сказать, что это невозможно, что нам здорово влетит, что это просто нельзя, но не могу придумать, как все это выложить и не показаться трусом.
— Как мы найдем его? — спрашиваю я.
Карл поворачивается и указывает рукой.
Где-то там, далеко-далеко, почти на горизонте, над теннисными кортами, как две большие меренги, — башни-близнецы Уэмбли.
— И что? — говорю я. — Отсюда-то их видно, но это еще не значит, что мы их найдем.
— Почему?
— Да потому, что мы не знаем дороги.
— Нет, знаем. Вон туда.
— Это не дорога. Это направление.
— Один хрен.
— Мы не знаем, какая дорога правильная.
— Если направление правильное, то и дорога правильная.
— Но ведь стадион видно не всегда. А когда его не видно, мы не будем знать, куда ехать.
— Он же никуда не денется, так? Не сбежит, если на него не смотреть?
— Да, но его вообще почти не видно. Там слишком много домов.
— В этом-то и прикол! Мы поедем в том направлении и посмотрим, сможем мы до него добраться или нет.
— А что, если мы заблудимся?
Карл пожимает плечами.
Я смотрю на Олли. Лицо у него серьезное, но я не могу понять, страшно ему или нет.
— Это слишком далеко, — заключаю я.
— Олли говорит, это примерно полчаса на машине, и если машина идет где-то под тридцать, значит, это пятнадцать миль. Фигня.
— Но это займет весь день. А как же обед?
Карл вынимает из кармана что-то маленькое и мятое и двумя руками рывком разворачивает у меня перед носом. Банкнота в десять фунтов.
— Откуда это у тебя?
— Оттуда же, откуда и все остальное.
Ненавижу, когда люди так себя ведут. Вроде и отвечают на твой вопрос, но без ответа — специально, чтоб ты задавал еще больше вопросов, чтобы в конце концов довести тебя до белого каления. Я не собираюсь играть в эти игры, а потому просто смотрю на него в упор. И тут замечаю кое-что странное. Место над ухом, где он ударился головой о бетонку, по- прежнему в спекшейся крови. Склеенные волосы свисают тонкими красными сосульками. Украдкой кошусь на его руки. Правая ладонь лежит на бедре, и она абсолютно не изменилась со вчерашнего дня. Ее не мыли, царапины по-прежнему все в грязи. И пластыря тоже нет.
Карл замечает мой взгляд и резко отдергивает руку.
Олли мечтательно смотрит на башни-близнецы.
— Как же это называется? пытается вспомнить он. — Есть же какое-то слово. Как-то на «п».
Порой Олли бывает настолько тупым, что не просекает, когда надо испугаться. Вытворяя вместе со мной всякие рискованные штуки, он пугался обычно только через день. В травмопункт он попадает гораздо чаще, чем большинство людей ходят к зубному врачу.
— Тебя никто не заставляет, — говорит Карл. — Можешь не ехать, если ты такое ссыкло. Без тебя обойдемся.
Мне хочется спросить у Олли, действительно ли он уверен, что нам не влетит, но при Карле я не могу. И говорю:
— Пилигримы. Это называется «пилигримы».
— Неправильное какое-то слово, — отвечает Олли.
Все это не просто трёп. Они и вправду собираются это сделать. И я не могу допустить, чтобы они сделали это без меня. Не могу сидеть сложа руки, пока Карл уводит Олли у меня из-под носа. Выбора нет, я должен поехать с ними. А если вы думаете, что выбор есть всегда, — если считаете, что мне следовало развернуться и ехать домой, — это лишний раз доказывает вашу тупость и то, что вы ни черта ни в чем не смыслите.
Согласиться поехать, но при этом трястись от страха, ненамного лучше, чем выйти из игры в самом начале. И коль уж я решился влезть в это дело, надо выглядеть уверенным. Вести себя так, типа я и сам мог бы предложить такую идею.
— Так чего стоите? — спрашиваю я. — Поехали.
И первым жму на педали. Им приходится рвать следом.
Мне не хочется, чтобы они решили, будто я специально жму что есть мочи, но вообще- то так оно и есть. Однако мы еще не выехали из парка, а Карл меня уже обгоняет. Я слышу, как скрипит его переднее колесо, когда он вырывается вперед.
Кентон-роуд — это две полосы в каждую сторону, дорога очень скоростная и всегда забитая машинами. То, что мне нельзя здесь ездить на велосипеде, настолько очевидно, что никому даже и в голову не приходило мне об этом говорить. Но Карл не раздумывает ни секунды. Он ныряет прямо в поток, словно обычный автомобиль. Нам с Олли ничего не остается, как нырнуть за ним.
Автобусы и грузовики проносятся мимо с такой скоростью, что тебя качает от каждого из них: воздушная стена сперва толкает к обочине, а затем так же всасывает обратно. Ни один из люков не уложен вровень с дорогой, и когда ты видишь, как приближается очередной из них, у тебя не больше секунды, чтобы принять решение: проскочить между машинами или нестись вперед и перемахнуть через впадину, рискуя вылететь из седла. Это реально страшно, и весельем тут даже не пахнет.
Карл оборачивается с ухмылкой. По всему видно, что ему это нравится. Он что-то кричит, но мне не слышно, и машет рукой через дорогу — туда, где мы видели башни стадиона в последний раз, а затем вдруг резко бросает велик наперерез потоку и уходит к скоростной полосе. Без единой мысли в башке я делаю то же самое, следом за мной Олли. Большой грузовик громко гудит, сигналит фарами и визжит тормозами, но нам уже по барабану. Карл