принюхаться, чтобы понять, до какой степени здесь херово, так что я помчался в ближайшее агентство за автобусным билетом до Гоа (если верить Книге, почти на шестнадцать часов быстрее, чем на поезде). Автобус должен был уехать через два часа, отбыл через четыре и еще три часа полз от одного конца Бомбя до другого. На шоссе мы выбрались только после полуночи, я попытался уснуть, но едва начал дремать, водитель врубил на полную громкость индийские песни. Пленка играла всю ночь, прерываясь только тогда, когда я не выдерживал и начинал орать на водителя. Весь автобус при этом смотрел на меня, как на ненормального. Оказывается, шоферы здесь всегда играют по ночам музыку, чтобы не заснуть самим. На одной из многочисленных остановок я купил в буфете коробку печенья и соорудил себе картонные наушники – совершенно без толку, они только все время падали и расцарапали мне всю шею. Печенье я съел за один перегон, просто чтобы отвлечься, и у меня сразу разболелся живот. На следующий день автобус сломался посреди дороги, и я доехал до Панджима (столица Гоа) в кузове грузовика, кое-как примостившись на груде железа. В полном исступлении от злобы, растерянности, одиночества и больной жопы, я нашел городской автобус, который вывез меня из города и доставил на берег океана. Мне было абсолютно наплевать, что это за курорт, лишь бы там была вода и пляж.

Как я ошибался, когда рассуждал о радостях путешествий. Поездка из одного пункта в другой – вне всякого сомнения, кусок говна. Ничего интересного не происходит в пути, особенно, когда пытаешься за один присест перекрыть шесть пальцев Индии.

Муссон идет широкой полосой через всю Индию – с юга на север. Пока он доберется до Гималаев, он успевает размазаться по всей южной оконечности полуострова. Я захватил на севере самое его начало и сейчас, проехав тысячу двести миль на юг, оказался в середине страны и в центре муссона.

Это был довольно крупный курортный городок под названием Колва, но он показался мне совсем безлюдным. По-прежнему кругом было полно индусов, но ни одного путешественника я не приметил. И половина отелей стояли закрытыми.

Я нашел гостиницу, которая, согласно Книге, должна была работать в это время года, снял там комнату. И хотя до вечера было еще далеко, завалился в койку.

Я спал, как убитый, проснулся на следующее утро, и только тогда рассмотрел городок. В нем было полно отелей и баров, но на дверях большинства из них висели замки. Я не торопясь брел по улице, занесенной поверх асфальта песком, и она вывела меня сначала на пустую площадь, а потом к пляжу.

Берег был великолепен. Целые мили пустоты и желтого песка, пальмы с подпорками и... ну да, море. Небо, затянутое облаками, воздух немного сыроват, но не из-за этого же тут все закрылось... Мне здесь очень нравилось. Все прекрасно. Вот где мне будет хорошо. Недостатков не наблюдалось – вообще никаких. Не считая того, что я был единственной живой душой на всем пляже.

Я прогулялся взад-вперед по песку, но очень скоро заскучал. Не той скукой, когда зеваешь и не знаешь, чем заняться, а другой, которая называется “ну почему я один, и почему мне так плохо”. Я сидел на песке, разглядывал океан и копался в своих эмоциях. Вот я здесь: прекрасное место, полный покой, долгожданный отдых после такой тяжелой дороги, никто не указывает, что делать, никаких тебе стрессов, удобная чистая комната, индусы не достают. Впервые в Индии я мог расслабиться и отдохнуть душой, но вместо этого впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему несчастным. Одиночество разрасталось, заполняло меня целиком, я не мог отвязаться от мыслей, что вся моя жизнь была стыдной и ненужной, что я просто отморозок, у которого никогда не было и не будет настоящих друзей. Я получил по заслугам. Пустоту и одиночество. Тысячи миль простирались между мной и теми, кому было до меня дело, но и их, если вдуматься не слишком заботит моя персона – хотя бы потому, что они понятия не имеют в какой точке земли меня искать. Умри я завтра, никто не пошевелится. Да и у кого поднимется язык обвинять людей за то, что им нет дела до такого эгоистичного, бездумного и грубого существа – мудака, труса и морального урода.

Размышляя таким образом, я вдруг почувствовал в своем страдании острый и поразительно приятный привкус. От самобичевания по душе расползалась едва заметная мазохистская дрожь, окрашивая все вокруг в горько-сладкий цвет меланхолии.

А когда я увидел себя со стороны, словно в кино – на тропическом берегу в полном одиночестве и с выражением горько-сладкой меланхолии на лице – то вдруг почувствовал, как по всему телу разливается радостная волна. Это ведь охуеть, как здорово. Сцена, достойная рекламы дезодоранта. Это ведь именно то, для чего нам дается свободный год. Вот он – момент истины. Я нашел себя.

Я пришел в такое возбуждение, что едва не расплакался – странная реакция, и не правильная, потому что это были бы не слезы счастья, а слезы “ну почему я один, и мне так плохо”. Я разозлился на себя за то, что дурацкими слезами чуть не испортил такой торжественный момент. А от злости на себя оставался всего шаг обратно в депрессию, одиночество и самобичевание.

Зря я стал копаться в собственных эмоциях. Никуда это занятие меня не вывело. Зато я нашел себя – неплохое приобретение.

Я провел в Гоа неделю прежде чем смог почти без содрогания думать о новой поездке, и за это время обнаружил там еще несколько путешественников. Правда так и не смог сойтись с ними поближе. Среди них не было англичан, все они принадлежали к чуть более старшему поколению и смотрели на студентов свысока. Время от времени мы разговаривали – держались они дружелюбно, но я так и не смог отделаться от чувства, что до меня снисходят.

Это была банда австралийцев, очень веселая, но им всем было двадцать с лишним лет, с окружающими они вели себя, как настоящие мачо, и это настораживало. Всех, кто моложе, они считали сопляками, и не раз я ловил пренебрежительные ухмылки, стоило мне в их присутствии открыть рот – это действовало на нервы. Ничего интересного я им сообщить не мог – они путешествовали уже не первый месяц и побывали в таких переплетах, с которыми мои жалкие истории конкурировать были не в состоянии: однажды, например, вместе с контрабандистами, переправляющими героин, они искали дорогу в джунглях Таити; в другой раз – воевали с кухонными тараканами в индонезийской тюрьме; а в третий – взбирались на Эверест в шлепанцах без задников и гавайских рубашках.

Они не пережевывали бесконечно тот мусор, который так любят хиппи матушки Индии, они шли по Азии, как австралийцы – поглощая ящиками пиво и стебаясь над всем белым светом. Веселые были ребята, хоть и не очень мне нравились.

Впервые я пожалел, что мало ездил по миру. Никогда раньше я не завидовал старшим путешественникам, потому что большинство из них были обыкновенными неудачниками. В тридцать лет таскаться по Индии, явно запутавшись в собственной жизни – чему тут было завидовать. Так вышло, что большинство рюкзачников, которые мне встречались были или моего возраста, или из поколения несчастных бородатых отморозков. И только эта банда двадцатипяти-двадцатисемилетних мачо заставила меня поежиться. Что-то было в них такое, что вызывало во мне ревнивую зависть. Рядом с ними я чувствовал себя ребенком. Никогда, даже если разговор шел вообще ни о чем, я не мог отделаться от страха, что ляпну сейчас какую-нибудь наивную глупость.

Один хороший вечер в Гоа мне запомнился – это когда австралийцы чуть не подрались со швейцарским хиппи. Было уже поздно, и все обитатели курорта мирно пили в единственном работающем в это время баре, оформленном в стиле Джимми Хендрикса. Швейцарец крутился вокруг девчонки и, чтобы произвести на нее впечатление, орал во всю глотку историю о том, как он, рискуя жизнью, прорывался в Тибет и повернул назад только тогда,