этой болтливой бабе не спустит! И тут ей не вывернуться!

Мирвольского он ненавидел органически, как очень часто ненавидят все подленькие душонки честных людей. Ему казалось, что Алексей Антонович постоянно стоит поперек его пути: он, Лакричник, из-за него и не так уважаем, и не может взять лишнего полтинника или хотя бы двугривенного с какой-либо приезжей из деревни дуры крестьянки. Мирвольский все время недоволен им, его поведением, то и дело читает нотации да делает замечания. Подумаешь, наставник нашелся. И поэтому, начиная с давней истории, когда он подлил йодной настойки в лекарство Алексею Антоновичу, Лакричник все время стремился тем или иным образом мстить ему. Как упустить теперь возможность приплести Мирвольского к делу Коронотовой? Судить того, конечно, не станут, но тень на его репутацию будет брошена.

Иван же Максимович ударил Лакричника материально — он твердо рассчитывал получить с купца немалую мзду за добросовестное молчание.

Надо сказать, что денежные дела Лакричника были не блестящи. Казенного жалованья ему не хватало: трактир и заведение Ульяны очищали карманы в первые же дни после получки. Надо было добывать деньги на стороне. И тогда Лакричник затеял одну комбинацию, дававшую ему постоянный, хотя — увы! — невысокий доход.

С помощью обильного применения aqua fontana он стал приготовлять в больничной аптеке лекарства настолько жидкими, что ему мог бы позавидовать любой гомеопат. Больные глотали его пахучие пустые лекарства, капали в рюмки с водой такую же, только подкрашенную, воду и ожидали чудесного исцеления. Иногда оно наступало. Было ли это следствием «внушения» или организм сам по себе справлялся с недугом — Лакричника мало интересовало. Гораздо важнее для него было сбыть сэкономленные лекарства так, чтобы не узнал — сохрани боже! — Алексей Антонович.

Поведение Ивана Максимовича довело Лакричника до нервного расстройства: ведь это было все равно что потерять крупный выигрыш, забыть, где зарыт клад, или лишиться по суду наследства. Нет, такое не прощают!..

Лакричник свирепо воткнул перо в чернильницу, встряхнул и закрутил на бумаге первую заглавную букву, похожую на сдобное печенье: «Е…го высокопревосходительству генерал- губернатору Иркутской губернии».

Павел Георгиевич Киреев никогда не торопился, но всегда и всюду успевал вовремя. Этим своим качеством он очень гордился и не раз высмеивал Маннберга, упрекавшего его в торопливости.

Это у меня, так сказать, нечто не от мира сего. Чутьем знаю, где сволочь водится и как ее взять.

«Не от мира сего» говорится не в таких случаях, — поправил его Маннберг.

Можно сказать и в таких случаях, — отпарировал Киреев, — а говорить «не спешите» тому, кто никогда не спешит и тем не менее все делает вовремя, даже в других случаях не советую.

Отворяя дверь своего кабинета, он с досадой вспомнил, что острота у него не получилась, вышло длинно, путано и Маннберг не засмеялся.

Привести на допрос Коронотову! — крикнул Киреев дежурному и, захлопнув дверь, подошел к столу.

Уселся в кресло, закурил и протянул руку к тисненной золотом папке с надписью: «Для бумаг».

Там оказалось письмо в запечатанном конверте, с пометкой в правом верхнем углу: «Конфиденциально», и еще лаконическое предписание Иркутского жандармского управления проводить на месте только предварительное расследование о лицах, арестованных по подозрению в государственных преступлениях. И дальше предлагалось препровождать их в распоряжение жандармского управления, используя для сего как попутное средство передвижения арестантские партии, идущие по этапу в Иркутск.

«Правильное решение, — подумал Киреев, откладывая циркуляр в сторону. — Чем на места выезжать следователям, пусть лучше арестованные сами идут к ним. И мне спокойнее».

Он удобнее вытянул ноги под столом, вскрыл письмо и взглянул на резолюцию: «Его благородию господину Ки-рееву по принадлежности». В конверте было донесение Лакричника, пересланное полицеймейстером Суховым.

Попыхивая папиросой и морща брови от едкого дыма, попадавшего ему в глаза, Киреев прочел донесение и усмехнулся.

Дурак! — сказал вполголоса. — Буду я еще недоношенными детьми заниматься! Впрочем… донесение использовать следует. В нужный момент оно может произвести так называемый «эффект испуга».

Киреев еще с четверть часа сидел, засунув руки в карманы, дымя папиросой и ожидая арестованную. Он обдумывал, как, какими методами и с какого конца ему легче всего будет искать подпольщиков, связанных с Коронотовой. Определенных имен Киреев не знал ни одного, в: прямых, идущих от вещественных доказательств подозрений ни на кого у него не было. Маннберг, правда, сразу же назвал Кондрата и Еремея как наиболее ненадежных — it скорее всего это действительно так, — но Еремей лежит с отрезанными ногами, а Кондрат скрылся. Видимо, он и есть зачинщик. Маннберг рассказывал и еще о двух молодых рабочих, которые приходили к нему однажды вместе с Кондратом и вели себя дерзко. Но имен их Маннберг не помнил, эти рабочие появились у него на участке недавно, и потому трудно брать в расчет тот случай. Маннберг саданул сапогом в грудь их товарища, люде заволновались и послали тех троих разговаривать с обидчиком. Чаще всего подстрекатели сами-то как pas и не ходят.

Вечером на следующий день после ареста Коронотовой, когда Киреев был уже в городе, к вагончику Маннберга пришла целая толпа рабочих. Передние стояли молча, а из средины толпы выкрикивали требования пригласить врача на участок, открыть амбулаторию, перевязочный пункт, ставить на линии ограждения, кормить рабочих доброкачественными продуктами. Кто кричал ни заметить сразу, ни установить потом не удалось. Одновременно с Коронотовой, на всякий случай, Киреев арестовал и увез в город еще двух рабочих, но первый же допрос показал, что эти люди явно ни при чем. Пришлось выпустить. Кто же там все-таки воду мутит? У Коронотовой ключ — брошюры, вещественное доказательстве ее связи с подпольщиками. От этого она никуда не уйдет. Значит, надо и рассчитывать главным образом на показания Коронотовой. Девка, конечно, только читала такие брошюры и в распространении их сама вряд ли участвовала. Припугнуть как следует — и расскажет. Нервы надо у нее посильнее расшатать. Посулить ей такие вещи…

Открылась дверь, вошла Лиза.

Здравствуйте, — сказала она, сразу оробев от мрачного взгляда Киреева.

Здравствуй, красавица, — ответил Киреев. — Присядь. Побеседуем.

Лиза села.

Фамилия? — спросил Киреев, вынимая чистый бланк протокола допроса.