непременно возникающего по вопросу о том, под силу ли было адаму в возрасте ста тридцати лет еще кого-то произвести на свет. На первый взгляд нет, не под силу, но это лишь если оперировать показателями, характерными для новейших времен, а в ту эпоху, о коей мы ведем речь и рассказ, в пору, когда мир не вышел еще из детского возраста, сто тридцать лет означали такое буйное цветение пылкого отрочества, о каком любой, даже самый рано созревший казанова мог бы только мечтать. Кроме того, вспомним, что адам дожил до девятисот тридцати лет, а иными словами, лишь чуточку не дотянув до всемирного потопа, не потопнув в нем, скончался уже при жизни ламеха, отца ноя, будущего строителя ковчега. Иными словами, было бы желание, а и время, и возможность родить помимо уже произведенных на свет еще и многих-многих других имелись. Как мы уже говорили, вторым его сыном, явившимся в мир непосредственно вслед за каином, был авель, белокурый и статный паренек, в высшей степени щедро взысканный господом, но кончивший, однако, по этой же причине как нельзя более скверно. Третьего, как тоже уже было сказано, звали сифом, но поскольку ему не найдется места в повествовании, которое ведем мы со всей щепетильностью подлинного историографа, то здесь мы его и оставим, ничем, кроме имени, не одарив. Иные, конечно, примутся доказывать, будто именно в его голове зародился замысел создать религию, однако этим тонким материям мы отдали дань в прошлом, причем, по мнению кое-кого из знатоков, сделали это с прискорбной и предосудительной легковесностью, хотя сами склоняемся к мысли, что если и нанесет нам трактовка наша какой-либо ущерб, воспоследует он, скорей всего, не раньше, чем на каком-нибудь заседании страшного суда, где приговор будет вынесен всем без исключения душам — одним за избыток, другим — за недостаток. Сейчас же нас интересует исключительно семья, глава которой зовется адамом, и главу эту иначе как дурной просто не назвать, ибо, когда жена принесла ему запретный плод с древа познания добра и зла, первый патриарх с поразительной непоследовательностью сначала заставил долго себя упрашивать, отведай, мол, кусочек, и мы полагаем, делал это самоутверждения ради, собственного удовольствия для, а никак не из-за твердокаменной незыблемости своих убеждений, а затем немедленно кусочком этим и подавился, навсегда отметив нас, своих потомков мужеского пола, яблочком, которое застряло в горле и — ни туда ни сюда. Найдутся, разумеется, и в немалом числе, такие, кто возьмется утверждать, будто адам не успел проглотить роковой фрукт по причине внезапного появления господа, пожелавшего немедля узнать, а что ж тут такое, собственно говоря, происходит. А потому, пока мы не забыли, а потом, спохватившись и вспомнив, не нарушили плавное течение дальнейшего рассказа несвоевременной отсылкой, поведаем о подробностях того, как однажды ночью, душной и летней, свершился таинственный и тайный приход господа в райский сад. Адам и ева по обыкновению спали голые, рядышком, но не прикасаясь друг к другу и являя, значит, собой образ совершенной невинности, образ столь же впечатляющий, сколь и обманчивый. Они не проснулись, и господь их не разбудил. Ибо его привело сюда намерение исправить еще одну фабричную недоделку, сильно портившую, как он наконец понял, товарный вид изделия и заключавшуюся, вообразите только, в отсутствии пупка. Бледные тела, не позлащенные прохладным солнышком рая, выглядели уж совсем какими-то голыми, очень навязчиво обнаженными и даже до известной степени непристойными, если, конечно, это слово уже бытовало в ту пору. И без задержки господь простер руку, легко прикоснулся кончиком указательного пальца к адамову животу, сделал быстрое кругообразное движение — и появился пупок. Аналогичная операция, произведенная миг спустя над евой, дала те же результаты при одном лишь важном отличии, а именно — евин пупок в отношении изысканности дизайна, четкости очертаний и прелести впадинки получился лучше и краше. Именно тогда господь, оглядев дело рук своих, в последний раз сказал, что это хорошо.

Спустя пятьдесят лет и один день после этого благотворного хирургического вмешательства, с которого началась в эстетике человеческого тела новая эра, в качестве девиза провозгласившая, что улучшению поддается все решительно, грянула катастрофа. А непосредственно перед ней — гром, коим возвестил о своем появлении господь. Одет он был не так, как обычно, и, в соответствии, надо полагать, с новой небесной модой, имел на голове тройной венец и в руке сжимал на манер дубины скипетр. Я господь, крикнул он, господь — я. В райском саду воцарилась мертвая тишина, не нарушаемая ни жужжанием осы, ни собачьим лаем, ни птичьей трелью, ни слоновьим трубленьем. Лишь с ветвей раскидистой оливы, росшей в эдеме с того дня, как был этот садик разбит, вспорхнули разом сотни, если не тысячи скворцов, так что, когда взвилась вся их стая в воздух, потемнели небеса. Кто дерзнул нарушить мой запрет, кто сорвал плод с моего дерева, вопросил господь, устремляя прямо на адама светозарный — определение не слишком широко употребительное, но точное — взор. Бедный человек в крайнем замешательстве безуспешно глотал да все не мог проглотить кусочек яблока, предательски выдававший его проступок, да вдобавок и голос у него сел и вставать не собирался. Отвечай, яростно прогремел господь, угрожающе потрясая скипетром. Собравшись с духом, отчетливо представляя, какие вины возложит на него потомство, адам промолвил: Жена, которую ты мне дал, чтобы я жил с ней, предложила мне плод с этого дерева, и я съел его. Господь повернулся к еве и вопросил: Что ж ты натворила, несчастная, а та ответила: Змей обманул меня, и я съела. Да что ж ты мне в глаза-то врешь, а, у меня в раю змей не водится. Господи, я ж и не говорю, что по раю змеи ползают, я говорю, что во сне увидела змея, и он сказал мне: С чего бы это запретил вам господь вкушать плоды от всех деревьев в саду, а я отвечала, что нет, мол, не от всех, а только от того, что стоит посреди сада, потому что если только прикоснемся к нему, то сейчас же и умрем. Змеи не разговаривают, а в лучшем случае шипят, молвил на это господь. Тот змей, что мне приснился, был говорящий. И что же еще он тебе сказал, хотелось бы знать, продолжил господь, стараясь придать словам своим как можно больше насмешливости, что плохо сочеталось с неподдельно божественным величием его облика. Сказал, что не умрем. Ах вот оно что, и господня ирония делалась с каждым мигом все заметней, он, стало быть, знает больше моего. Мне приснилось, господи, будто ты не хотел, чтобы мы отведали запретного плода и познали добро и зло так, как знаешь их ты, господи. А что сделала ты, легкомыслая распутница, что сделала ты, когда пробудилась от такого прекрасного сна. Пошла к дереву, сама отведала от плода и адаму отнесла, и он тоже попробовал его. И он вот тут у меня застрял, сказал адам и показал, где именно. Очень хорошо, сказал на это господь, что хотели, то и получите, с сей минуты кончилось ваше вольготное житье, ты, ева, отныне будешь претерпевать все тяготы беременности, включая тошноту, и рожать будешь в муках, но тем не менее муж твой останется желанен тебе, и он будет повелевать тобой. Бедная ева, скверно начинаешь, и печальна будет твоя участь, сказала ева. Раньше надо было думать, а что касается тебя, адам, проклята будет земля по твоей милости, и неимоверными трудами будешь ты всю жизнь добывать из нее пропитание, хлеб, так сказать, насущный, и рождать она будет лишь колючки да шипы, и станешь ты есть сорную траву с пустырей, и ведра пота придется пролить, прежде чем сумеешь снискать малую малость, чтобы прокормиться, и будет так до тех пор, пока однажды сам не ляжешь в эту землю, сам ею не станешь, ибо из нее тебя сделали, и в самом деле, жалкий мой адам, из праха ты был взят, во прах вернешься. С этими словами господь сотворил несколько шкур, чтобы прикрыли наготу адам и ева, которые при этом только перемигивались, ибо с самого первого дня отлично сознавали свою наготу и отлично ею пользовались. Сказал тогда господь: Познав добро и зло, сделался человек подобен богу, теперь, пожалуй, примешься за древо жизни, еще и его обтрясешь, вкусишь от плодов его да обретешь бессмертие, а мне только и не хватало двух богов во вселенной, а потому тебя и жену твою я изгоняю из райского сада, у ворот же выставлю херувима с пламенным мечом, чтоб стерег и никого назад не пускал, а теперь ступайте-ка оба вон, марш отсюда и не сметь мне больше попадаться на глаза. Закутанные в вонючие шкуры,