поблизости, а потому законы акустики в таких местах бесхитростны, тут все зависит от уст, что изрекают слово, а не от ушей, что ему внемлют, и не от стен, в коих оно отдается. Нынешняя вера, однако ж, отдает предпочтение красноречию более изысканного толка, тут тебе и толстомясые ангелочки, и экстатические святые, ризы развеваются, видны округлые руки, угадываются ляжки, грудь вздымается, глаза закатываются, тот, кто наслаждается, испытывает страдание, равное наслаждению, которое испытывает тот, кто страдает, а потому все дороги не столько ведут в Рим, сколько кончаются плотью. Старается священник, витийствует, тем паче и слушать есть кому, но то ли пассарола внушает священнику робость, то ли слушатели слишком поглощены собою, а потому холодны, то ли недостает церковной обстановки, но слова не возносятся ввысь, нет в них громозвучия, перепутываются друг с другом, кажется странным, что отец Бартоломеу Лоуренсо пользуется такой великою славой духовного оратора, что его сравнивают даже с самим отцом Антонио Вьейрой, да пребудет он в раю, а в Святейшей Службе уже побывал.[41] Здесь прочел на пробу отец Бартоломеу Лоуренсо проповедь, которую произнес потом в Салватерра-дос-Магос в присутствии короля и всего двора, а нынче читает он, тоже на пробу, ту, которую произнесет на празднике в честь обручения святого Иосифа, ее заказали доминиканцы, как видно, не такой уж ему вред оттого, что слывет он летателем и причудником, если даже сыны святого Доминика с ним искательны,[42] а что уж говорить о короле, он по крайней молодости лет все еще любит разные забавы, потому и покровительствует этому священнику, потому и развлекается так часто с монашками по разным монастырям, брюхатит их одну за другою, а то и сразу по несколько, так что когда завершится его царствование, то детей, прижитых таким манером, придется считать десятками, бедняжка королева, что было бы с нею, если б не исповедник ее Антон Штиф, иезуит, что учит ее смирению, а еще если бы не сны, в коих является ей инфант дон Франсиско, а с луки мулов свисают, словно Дичь, подстреленные им матросы, и что было бы с отцом Бартоломеу Лоуренсо, если бы вошли сюда доминиканцы, заказавшие ему проповедь, и обнаружили бы эту самую пассаролу, и этого однорукого, и эту ворожею, и этого проповедника, что оттачивает слова и, может статься, прячет мысли, которых не разглядеть Блимунде, постись она хоть целый год.

Дочитал отец Бартоломеу Лоуренсо проповедь, даже не помышляет о том, чтобы выяснить, какое действие оказала она на души слушателей, только спрашивает растерянно, Как, понравилось, а те двое отвечают чуть погодя, А как же, понравилось, да, сеньор, но это одни слова, ничто не свидетельствует, что сердца прониклись услышанным, а если не прониклись сердца, то глаголемое устами хоть и не ложь, но всего лишь отговорка, ничего не значащая. Балтазар снова принялся постукивать по своим железкам, Блимунда вымела во двор непригодные обрезки прутьев, с таким усердием взялись оба за работу, словно дела эти неотложные, но священник проговорил вдруг тоном человека, которому не совладать с тревогой, Видно, мне никогда не взлететь, он сказал это усталым голосом, махнул рукою с такой глубокой безнадежностью, что Балтазар мгновенно ощутил тщетность своей работы, а потому опустил молот, но, не желая, чтобы движение его было истолковано как отказ трудиться, сказал, Нам бы надо соорудить здесь кузницу, закаливать железные части, а не то прогнутся они от тяжести пассаролы, и ответил священник, Мне все едино, прогнутся они или не прогнутся, главное, чтобы она взлетела, а ей не взлететь без эфира, Что это такое, спросила Блимунда, То, на чем держатся звезды, А как его добыть, спросил Балтазар, Посредством алхимии, но я в ней мало что смыслю, и об этом вы должны молчать, что бы ни случилось, Тогда как же нам быть, Я скоро уеду в Голландию, там много ученых, там я выучусь уловлять эфир небесный, с тем чтобы наполнить им округлые сосуды, ибо без него машина никогда не взлетит, А что же за сила такая у эфира, спросила Блимунда, Она составляет часть вездесущей силы, которая влечет все живое и даже неодушевленные вещи к Солнцу, если освободятся они от земного тяготения, Скажите это такими словами, чтобы я поняла, отче, Чтобы машина взлетела в воздух, надобно, чтобы Солнце притягивало янтарь, который должно закрепить в плетении верхней части, а янтарь в свой черед будет притягивать эфир, которым наполним мы округлые сосуды, а эфир будет притягивать магниты, помещенные снизу, они же притянут железные пластины, из коих состоит каркас лодки, и тогда мы взлетим с помощью ветра или с помощью кузнечных мехов, если ветра не будет, но, повторяю, покуда нет у нас эфира, ничего у нас не будет. И Блимунда сказала, Если солнце притягивает янтарь, а янтарь притягивает эфир, а эфир притягивает магнит, а магнит притягивает железо, то машина будет безостановочно стремиться к Солнцу. Она помолчала и спросила, словно разговаривая сама с собою, Каково-то оно изнутри, Солнце. Священник сказал, До Солнца мы не долетим, для того и будут сверху паруса, которые мы сможем ставить и убирать по желанию, так что остановимся на такой высоте, на какой захотим. Он тоже помолчал и докончил, А насчет того, чтобы узнать, каково Солнце изнутри, пусть только машина оторвется от земли, прочее придет само собой, если мы захотим, а Господь Бог не пошлет слишком суровых испытаний.

Но время-то как раз щедро на всякого рода испытания. Близок день, когда на улицу выйдут монахини из монастыря Святой Моники, в крайнем негодовании откажутся подчиниться повелению короля о том, что у себя в монастыре могут они разговаривать только со своими родителями, детьми, сестрами-братьями и родичами до второго колена, тщится его величество таким образом покончить с соблазном, причиною какового стали поклонники монахинь, и благородные, и простого звания, они навещают супруг Господа и брюхатят их быстрее, чем те прочтут «Богородицу», другое дело, когда так поступает дон Жуан V, такое позволительно лишь ему, а не какому-то Жуану Как-бишь-его либо Жозе по прозвищу Никто. Вмешался в дело отец-провинциал из монастыря Благодати, хотел утихомирить монахинь и заставить подчиниться монаршей воле, грозил в случае неповиновения отлучением от церкви, но они вмиг взбунтовались, три сотни женщин, исполнившихся католической ярости из-за того, что их таким манером отгораживают от мира, мало было пострига, еще и этот приказ, ну так увидите, как вышибают двери хрупкие женские руки, и вот выходят монахини, тащат за собою силком мать-настоятельницу, шествуют по улице процессией, высоко подняв крест, и тут навстречу им выходит община братьев из монастыря Благодати, и умоляют братья монахинь ради ран Господа нашего прекратить мятеж, и тут начинается между монахами и монахинями душеспасительное собеседование, и обе стороны излагают свои резоны, до того дело дошло, что ринулся главный коррежедор к королю узнать, не отменить ли приказ, и в таких делах и спорах прошло все утро, монахини-бунтовщицы поднялись-то ни свет ни заря, чтобы начать день пораньше, а покуда коррежедор мечется туда-сюда, монахини расположились биваком на улице, самые престарелые уселись прямо наземь, а те, что из последнего урожая, резвые да проворные, рады погреться на добром солнышке, от которого сердце бьется живее, поглядывают на тех, кто случайно проходил мимо да остановился поглазеть, такое угощение нам не всякий день достается, болтают с кем захочется, так что крепче стали узы, соединяющие их с недозволенными посетителями, каковые, прознав о случившемся, не преминули явиться, и покуда все сговаривались, ухаживали, назначали свидания, сообщали слова пароля, делали знаки пальцами либо платочком, наступил полдень, и поскольку тело пищи требует, монахини тут же перекусили, на то и захватили с собою в котомках разных сластей, как говорится, кто на войну идет, добрую снедь с собой берет, и тут пришел из дворца новый приказ, о том, что по части строгостей все будет, как было прежде, и, узнав об этом, монахини вернулись с торжеством в монастырь Святой Моники, распевая хвалебные гимны, да вдобавок утешенные тем, что отец-провинциал отпустил им грехи, хотя и не самолично, а через вестника, чтобы не угодить ненароком под шальную пулю, бунт монашек страшнее любого сражения. Частенько обрекают этих женщин на монастырское затворничество насильно, вот и сиди там, чтобы проще было делить наследство, чтоб