Возвращение к жизни оказалось долгим и чертовски приятным, как пробуждение в начале свободного дня, когда не нужно никуда торопиться, можно лежать, сладко жмуриться, вспоминать только что прервавшийся сон или рассказывать себе какую-нибудь уютную дремотную сказку; снова погружаться в дрему, на краткое мгновение опускать лицо в ее сладкие воды, улыбаться зеленоватым теням, мелькающим на дне, и с удовольствием думать о том, что скоро придет время поднимать веки, уже исцелованные нетерпеливыми солнечными зайчиками…

— Макс, ты понимаешь, где мы? — голос Мелифаро ворвался в мое сознание, как звонок будильника.

Сначала я ужасно удивился. Даже возмутился: что этот гнусный тип делает возле моего, с позволения сказать, ложа?! Небось, приперся, чтобы за шиворот вытащить меня на службу в неурочное время…

Потом до меня дошло, что я лежу не в постели, а на весьма жестком полу. Еще миг спустя я вспомнил недавние события, и меня передернуло от запоздалого похмельного коктейля, смешанного из равных частей страха и отвращения.

— Макс, почему мы живые? — требовательно спросил Мелифаро. — Нас ведь жаба раздавила…

— Если уж жаба, то не раздавила, а задавила, — машинально поправил его я. — Вот уж не думал, что это может быть смертельно!

— Макс, ты в порядке? — озабоченно спросил Мелифаро. — Метешь невесть что… Слушай, я совершенно уверен, что эта дрянь нас расплющила! Она же упала прямо на нас, а весу в ней…

Он умолк, очевидно, прикидывая, сколько именно могло весить чудовище.

— Весу в ней до хрена, — согласился я. — Но у меня, хвала Магистрам, ничего не болит. Руки и ноги действуют, все пальцы шевелятся, голова крутится, я уже проверял. Думаю, я даже встать могу. Но пока не очень хочу, если честно. Чувствую себя так, словно только что проснулся.

— Я тоже, — согласился он. — Но я уже заметил, что мы находимся не на берегу того грешного водоема. Мы в каком-то закрытом помещении, только я никак не могу понять, что оно собой представляет. Вроде просто комната, но без мебели.

— Сейчас разберемся, — неохотно пообещал я. С трудом поборол несвоевременный приступ лени, сел и огляделся по сторонам.

Мы действительно оказались в закрытом помещении, объективно говоря, довольно просторном. Хотя, конечно, по сравнению с моей гостиной в Мохнатом Доме оно казалось почти убогой клетушкой. На стенах висели какие-то картины, но я никак не мог сфокусировать зрение, чтобы как следует разглядеть начинку окружающей нас темноты.

— Макс, мне это все не нравится, — гнул свое Мелифаро.

— Мне тоже, — согласился я. — Причем с самого начала. С другой стороны, было бы гораздо хуже, если бы мы оказались не живыми, а мертвыми, правда?

— Ох, Макс, что-то здесь не так, — упрямо вздохнул он. — Ладно, давай отсюда выбираться! А если выбираться некуда, хоть осмотримся и попробуем понять, куда попали.

Я встал, подошел к стене и щелкнул выключателем. Помещение залил ровный рассеянный свет. Мелифаро растерянно заморгал, озираясь по сторонам. А я подошел к дальней стене и уставился на висящую там картину — совсем небольшую, в скромной раме.

На первый взгляд она напоминала детский рисунок, но уж мой-то взгляд нельзя было назвать «первым». Моя юность прошла в комнате, стены которой были обклеены репродукциями Алексея фон Явленского. Один из любимых художников; я, помнится, все мечтал когда-нибудь поглядеть на оригиналы. И вот, пожалуйста…

— Знаменитая «Принцесса с белым цветком», — вздохнул я. — Вот уж не гадал… Наверное, мы все- таки умерли и попали в рай. Вот только я не понимаю: почему ты попал в мой рай, а не в свой собственный? Что скажешь в свое оправдание, дружище?

— Макс, прекрати ломать комедию! — потребовал Мелифаро. — Если ты хоть что-то понимаешь — объясни, если нет — так и скажи. Мы что, попали в тот Мир, где ты родился?

— Похоже на то, — я пожал плечами. — В тот Мир или в его искусную имитацию… Во всяком случае, фон Явленский — мой, с позволения сказать, земляк, а на этой стене висит его картина, и пусть разразит меня гром, если это не подлинник!

Гром меня не разразил, из чего можно было сделать вывод, что я имею полное право претендовать на гордое звание магистра искусствоведения.

— Ну-ну! — обреченно вздохнул Мелифаро. Поднялся и подошел ко мне. — Ну да, ничего картинка, — вежливо сказал он, не слишком обременяя себя созерцанием «Принцессы». — Ну, если этот Мир, как минимум, очень похож на твою родину, может быть, ты скажешь, где мы сейчас находимся?

— Скорее всего, в музее, — ответил я. — И я, кажется, даже знаю, в каком именно. Я, видишь ли, в свое время интересовался, где хранится фон Явленский, чтобы посмотреть при случае… Но не думаю, что это имеет большое значение: та кошмарная жаба явно была из какого-то совсем иного Мира. Да и Джуффин говорил, что Лабиринт Мёнина соткан из обрывков разных Миров, так что вряд ли мы здесь задержимся, хотя… Заранее, конечно, никогда не скажешь.

— Вот именно, — веско поддакнул Мелифаро. И сочувственно заметил: — Знаешь, Макс, кажется, смерть не пошла тебе на пользу. Ты скверно выглядишь. Ты уверен, что с тобой все в порядке? Имей в виду, я в свое время немного учился знахарству, к тому же ни за что не упущу возможность вдоволь поизмываться над твоими телесами.

— Спасибо, дружище, — улыбнулся я. — Но я в порядке, а рожа у меня всегда со сна припухшая, как с похмелья. Ничего удивительного, что после смерти она тоже выглядит не лучшим образом!

— Нет, не припухшая, — серьезно возразил мой друг. — Но что-то с ней явно не так, только я не могу понять, что именно.

— Зато тебе следует умирать почаще, особенно перед свиданиями с красивыми девушками, — усмехнулся я, разглядывая его озабоченную, но излучающую полное физическое благополучие физиономию. — Ты даже помолодел вроде… Или это освещение здесь такое удачное?

— Вот! — торжествующе и в то же время почти испуганно выпалил он. — Я понял, что именно с тобой не так. Ты выглядишь старше, чем обычно, только и всего.

— Ничего хорошего, конечно, — равнодушно заметил я. — Но если учесть, что я не собираюсь на тебе жениться, все в порядке!

— Ох, Макс, в порядке ли? — недоверчиво протянул Мелифаро.

Куда только подевалось его обычное счастливое настроение, ради которого я с таким удовольствием терпел этого, в сущности, невыносимого парня?! Но тогда я не обратил на его замешательство никакого внимания: все происходящее было настолько необычно, что насупленные брови моего спутника казались мне слишком незначительным происшествием.

— Ладно, — вздохнул я. — Фон Явленский тебе не по вкусу, по лицу вижу. Но от культурологического диспута, переходящего в дружеский мордобой, пожалуй, воздержимся. Идем, не век же тут топтаться…

— Вот эта картинка вроде ничего — забавная, — нерешительно заметил Мелифаро, указывая на знаменитый автопортрет Отто Дикса с грудастой музой. — Только женщина какая-то… Слишком уж страшненькая, хотя сиськи у нее очень даже ничего! — откровенно добавил он. — Это ее для смеху так нарисовали?

— Считай, что для смеху, горе мое! — вздохнул я. — Пошли уж!

По правде сказать, меня одолевали прескверные предчувствия, но я старался казаться бодрым и