Очень обидная история произошла на почве повышенных холодов нынешней зимы с Витькой Изотовым — токарем из четвертого механического. Как раз было минус тридцать семь с ветерком, и Витька заскочил в гастроном погреться. Он взял там стакан черного кофе, стоял себе, грелся и сожалел, что потрепаться не с кем — про эти жуткие морозы и, вообще, за жизнь. Потрепаться Витька всегда имел желание — в любом случае и с кем угодно. Такой он был общительный человек. За ним даже прозвище держалось «Тиберий Гракх». Еще со школы.

Но знакомых в гастрономе не было, а незнакомые люди от него как-то сторонились. На всякий случай. Витька, хотя и неплохой человек был, но вид имел несколько приблатненный: золотая фикса, челочка и широкий алюминиевый перстень на правой руке, с изображением костей и черепа. «Как трахну — так и кранты!» — говорил обычно Витька, расшифровывая смысл этих костей. Но говорил он так, конечно, не всерьез. Придуривался.

Так вот, стоял Витька в тепле, помаленьку отогревался и скучал. И вдруг увидел, что в магазин входит его кореш Гошка Зямин.

— Привет, Зяма! — страшно обрадовавшись, заорал Витька. — Иди сюда — врежем по стопарю горяченького!

— Нет, ты понял, — а? — сказал Витька, когда Зяма подошел. — На улице-то… Калуга!.. Жмет северный мороз южного человека. По берегам замерзающих рек — понял-нет? — снег, снег, снег!

Поделившись, таким образом, своими впечатлениями о погоде, Витька перекинулся на внешний вид Зямы.

— Но, ты-то, а? — гыгыкнул он, кивнув на Зямину пыжиковую шапку с поднятыми ушами. — Все форсишь? Картинки кидаешь? Рукавицы на боку — понял-нет? — шапка на макушке… А ты ходи как все, фраер!

С этими словами Витька, дурачась, рванул вниз уши Зяминой шапки. Не очень сильно рванул, скорее символически. Но правое ухо почему-то осталось у него в руке. То ли оно уже надорвано было, то ли черт его знает почему.

— Вот хохма, понял, — растерянно сказал Витька, протягивая Зяме ухо.

Зяма принял ухо и с интересом уставился на него. Наверное, он решил в первый момент, что Витька показывает ему фокус. Но мало-помалу до Гошки начало доходить, что, возможно, это ухо от его собственной шапки — интерес в глазах Зямы померк, а лицо стало приобретать задумчивое выражение. И когда дошло окончательно, он зажал в кулак этот клочок меха и, не меняя задумчивого выражения лица, аккуратно ударил Витьку в левое ухо.

Голова у Витьки опасно мотнулась в сторону, норовя оторваться, но сам он, понимая, что нашкодил, не обиделся сначала.

— Ну, извини меня, — сказал Витька. — Извини меня, прости… Ну, хочешь, ударь еще.

Этим своим толстовством Витька как бы подчеркнул глубину раскаяния, надеясь в то же время, что кореш оценит его смирение и они замнут инцидент.

Зяма не заставил себя просить — развернулся и врезал Витьке по другому уху.

— Ну, ты! — сказал Витька теперь уже обиженно. — Обрадовался на бесплатное! Я что — нарочно, да? Говорят тебе — отогнуть только хотел. Чемпион какой выискался! В спортзал иди тренируйся — понял?

Зяма выслушал Витькины возражения, глядя мимо его головы, на замызганную стенку гастронома, после чего экономным боксерским движением расквасил приятелю нос.

— Гад, — сказал Витька, промакнув юшку шарфом. — За что бьешь, а? За это поганое ухо? А еще друг называется.

Но, видать, Зяма был другого мнения о своем ухе. Все с тем же выражением окаменелой задумчивости он залимонил Витьке по правому глазу, потом по левому, потом, вытянув губы трубочкой, бегло оглядел результаты своей карающей деятельности и, не найдя другого, более подходящего пятачка, еще раз съездил по разбитому уже носу.

— Ну, бей, бей, — сказал затосковавший Витька — Тиберий Гракх. — Бей, что ты остановился… Ухо пришить можно, а это не зашьешь, — Витька тронул рукой рассеченную бровь. — Бей, фашист!

Тут Зяма, наконец, открыл рот и произнес первое слово.

— А ну, повтори, — приказал он.

— А что, неправда? — спросил Витька. — Конечно, фашист. Эсэсовец…

— За фашиста! — сказал Зяма, снял с Витькиной головы шапку, бросил на пол и вытер об нее ноги.

— Тебе бы, Изотов, к народному судье обратиться, — на другой день сказал Витьке председатель цехкома. — Ишь как он тебя разукрасил, дружок твой. Носом-то дышишь?

— Какой он друг, — непримиримо буркнул Витька. — Говорю — фашист он.

— Не исключено, — сказал председатель. — Ну, не хочешь к народному — не ходи. А товарищеским мы его, подлеца, и без твоей просьбы судить будем.

…Товарищеский суд, однако, не состоялся. Накануне его Витька принес заявление, в котором писал, что они с Гошкой помирились. Витька пришивает на место пыжиковое ухо, а Зяма ставит ему пол-литра.

Все вышло точно по заявлению. Витька пришил ухо, Зяма выставил ему бутылку. Они распили ее вместе и пошли на улицу бороться. Витька пихнул Зяму в сугроб.

Зяма, падая, оборвал хлястик у Витькиного пальто. Витька, вспомнив пыжиковое ухо, щелканул Зяму этим мерзлым хлястиком по роже. Зяма догнал Витьку, свалил и катал пинками по заледеневшей дороге, пока не устал… Теперь Зяме наверняка не избежать товарищеского суда.

Хотя, вполне возможно, что все у них закончится полюбовно. Если Зяма пришьет хлястик.

А Витька поставит ему полбанки.

У нас хороший город. Хоть кого спроси. Большой, красивый, благоустроенный. Словом, как про него в газетах пишут, — культурный, промышленный и научный центр.

Но — молодой. И в связи с молодостью имеет еще ряд недостатков роста. Недостатков разного масштаба — от малых до крупных — в общем, порядочное количество, Однако, надо сказать, что