Ну, значит, стоим — ждем. Слюнки пускаем.
Как вдруг сбоку, слева подходит к повару какой-то гражданин в кепочке, по-выходному одетый и говорит:
— Здорово, Гога. Подкинь-ка мне один прутик. А то жарко что-то.
— А-а, — говорит повар, не переставая орудовать возле жаровни, — салям, салям, — и подкидывает этому гражданину одну порцию, какая получше.
Ну, мы молчим. Не возражаем. Видим, ничего здесь особенного — вполне рядовое явление. Когда человек на такой жаре целый день возле огня калится — имеет он право угостить хорошего знакомого? Имеет.
Дальше события развиваются так: этот, в кепочке, быстро очистил прутик — видно, действительно, крепко согрелся человек — и говорит:
— Давай второй.
Очередь опять молчит. Отчасти потому, что народ у нас все же очень терпеливый, отчасти потому, что каждый, наверное, думает про себя: «Ну, кто не без греха».
Да… А этот, в кепочке, доел второй шашлык и говорит:
— Давай третий.
Тут самая передняя гражданка не выдержала.
— Послушайте, товарищ, — говорит, — это уже свинство! Ну сколько можно? Ну один, ну два, но не три! Я полтора часа отбухала на солнце, а теперь должна ждать! Что — этот гражданин привилегированный или красивее других?
— Зачем красивее? — отвечает повар. — Это грузчик наш.
— Что-то он не похож на грузчика! — замечают из очереди. — Ишь, выфрантился!
— А он сегодня выходной, — поясняет один из подручных.
Ну, ладно. Опять замолчали. Раз грузчик — это понять можно. У нас ведь людям лишнего объяснять не требуется. Черт с ним, пусть этот грузчик нажрется своих подопечных шашлыков — мы не облезем.
А грузчик, между тем, прикончил третий шашлык и говорит:
— Давай четвертый.
Жора Виноградов позади меня захлебывается:
— Ах, наглец, — и тычет в спину кулаками.
Я повернулся, схватил его за плечи.
— Жора! — говорю. — Тише! Меня-то не калечь — я тут при чем!
Но у него уже глаза стеклянные, и он, кроме этого выходного грузчика, никого и ничего не замечает.
А грузчик, видать, насчет дипломатии ни в дугу — никак не может оценить обстановку. Утерся и говорит:
— Давай пятый!
…Короче — на седьмом шашлыке все и произошло. Задние поднаперли, передние не удержали, а может, не захотели удерживать — жаровня перевернулась, шашлыки — в разные стороны, угли на землю. Там кто-то необутыми ногами по углям прошелся — и, боже мой, что началось!..
Милиционер прибежал, а кого забирать — не знает, все же голые. Ну, он схватил этого будто бы грузчика — как одетого. И еще одного постороннего товарища замел — при галстуке и лицо довольно интеллигентное.
Мне лично за все это сделалось стыдно — за это, в общем-то стихийное недоразумение и мое невольное в нем участие.
ТЕАТР НАЧИНАЕТСЯ С ВЕСТИБЮЛЯ
— Все! — стукнул ладошкой по столу Миша Повойник. — Завтра же идем в театр!
— Верно! — поддержал его я. — А то живем, понимаешь, как свиньи. От всех веяний отстали. Два выходных нам дали, как людям, А мы куда их? То в «Подснежник», то в «Березку», то в «Незабудку», то в этот… как его…
— Точно… в этот, — покаянно моргнул Миша.
— Надо же — два года в театре не были!
— Я — три, — сказал Миша.
— И никаких откладываний на завтра! — заявил я. — Сегодня же пойдем. Немедленно!
— Сегодня? — растерялся Миша. — Тогда вот что: сейчас хватаем такси, рвем домой, быстренько гладим штаны, бреемся, надеваем галстуки…
Через какой-нибудь час — выбритые, отутюженные, при галстуках — мы, вытягивая от нетерпения шеи, медленно переступали ногами в солидной и воспитанной театральной очереди.
Билетерши в дверях не оказалось. Вместо нее усатый гренадер с обтянутыми ляжками рвал билеты, а корешки колол на трехгранный штык.
— Елки-палки! — от восхищения замотал головой Миша. — В «Березке» ты такое увидишь?!
— Хе! — сказал я. — Нашел, что вспоминать! Дальше, в глубине вестибюля, стояли три румяные девушки в сарафанах и средняя держала на вытянутых руках хлеб-соль.
Ну, девушек этих с хлебом-солью мы обошли. Черт его знает, может, начальника какого ждут на спектакль, а мы тут вытремся.
Миша только, глотнув слюну, сказал:
— Между прочим, старик, с этой самодеятельностью мы сегодня останемся без ужина. Чувствуешь?
— Чувствую, — огрызнулся я. — Говорил тебе: не возись со штанами. Сходил бы в неглаженых — не облез. Зато успели бы забежать в «Незабудку» — перекусить.
Миша хотел что-то ответить, раскрыл рот и — оцепенел. Возле колонны четвертая девушка торговала настоящими блинами. Некоторые загодя пришедшие зрители уже наедались ими, держа в руках бумажные тарелочки.
— Еще есть время, — толкнул я застывшего Мишу. — Возьмем по парочке.
— Зачем по парочке, — очнулся Миша. — Возьмем по четыре. Блины — это вещь… под водочку. Так они не идут.
— Господи! — сказал я. — Что ж ты топчешься?! Давай тогда бегом — на второй этаж, в буфет. Выпьем по стаканчику — и сюда, закусывать.
— Ты что, тронулся?! — вытаращил глаза Миша. — Там же дикая наценка. Театральная. В буфет ему, пижону, — когда гастроном в трех шагах.
Мы кинулись к выходу.
— Браток! — сказал Миша, хватая гренадера за рукав. — Выпусти нас! Смотри — мы даже не одетые. Только доскочим тут в одно место — и сразу назад.
— Нельзя, товарищи, не положено, — нахмурился гренадер.
— А ты будь человеком! — сказал Миша.
— Все, все! Через пять минут начало.
— Товарищ! — взмолился я. — Посмотри — из нашей форточки уже дым идет! — я ткнул пальцем в окно на какую-то дымящую трубу. — Мы утюг дома забыли!
— Ладно, — сдался гренадер. — Только по-быстрому.
…В театральном буфете, куда мы скоро прибежали, было уже проще. Два стакана томатного сока, хоп, хоп! — и тара подготовлена. Конечно, в домашних условиях делаешь по-другому: сначала льешь водку, а уже сверху томатный сок. Но в театре — не дома. Театр, в этом смысле, имеет свои недостатки.
— Ну, — сказал Миша, катнув под столом пустую бутылку. — Быстро вниз, а то блины
