Казалось, что австралийцы, оставившие вокруг драя человек тридцать убитых, окончательно отказались возобновить атаку. После последнего натиска, отбитого героической защитой доктора и двух матросов, они рассеялись по равнине, убегая с быстротой кенгуру, и больше уже не показывались. Вероятно, они спрятались где-нибудь на большом расстоянии от драя и теперь держали совет о том, как бы им овладеть находившимися в нем съестными припасами и джином, не считая животных, которых они рассчитывали изжарить. Быть может также, что они отправились отыскивать какое-либо другое племя с целью одолеть белых людей своей многочисленностью.

Диего перевязали раненую руку и шею, и он с помощью Кардосо деятельно принялся за работу, а доктор и Ниро Варанга сторожили на верху откоса, чтобы не быть застигнутыми врасплох осаждающими.

Диего, бывшему некогда плотником, удалось менее чем за два часа скрепить куски лопнувшего колеса двумя толстыми изогнутыми железными прутьями, вбитыми им топором и скрепленными большими болтами. Насадка колеса на ось потребовала помощи всех его товарищей, так как драй стоял наклонившись на один бок, но в конце концов и эта операция удалась.

— Будем надеяться, что оно выдержит, — сказал Диего, — а в случае надобности мы впоследствии можем сделать и новое.

— Едем, — сказал доктор, — быть может, австралийцы не очень далеко.

— Разве вы боитесь, что они возобновят атаку? — спросил Кардосо.

— Эти скоты упрямы и наверняка испробуют всевозможные средства, чтобы завладеть нашим драем. Наше спасение зависит от быстроты передвижения.

— Давайте припряжем к драю также и лошадей, — сказал Диего. — Ну, Коко, поворачивайся.

— А обтюратор митральезы? — спросил Кардосо.

— Ты прав, дружище, давай поищем его, — ответил Диего. Пока Ниро Варанга запрягал лошадей, матросы зажгли факелы

и начали обыскивать береговой откос, внимательно осматривая все образовавшиеся в земле вследствие жара расщелины и ощупывая тощие кусты иссохшей травы. Не найдя ничего вокруг драя, они пошли по направлению к ручью.

— Вот он! — внезапно воскликнул торжествующим голосом Кардосо. — Слава Тебе, Господи!

— Где ты его нашел?

— На песке возле ручья.

— Тысяча молний! Как он здесь очутился?. Диего подошел к Кардосо и посмотрел на драй.

— Фургон стоит как раз на одной линии с нами, — сказал он. — Украв обтюратор, мошенник сбросил его вниз с откоса.

— Что ты хочешь сказать?..

— Хочу сказать, что мои подозрения возрастают.

— Кого же ты подозреваешь?

— Коко.

— У тебя просто мания, старина!

— Нет, друг мой, уверяю тебя, что эта отвратительная обезьяна замышляет нас убить и что это его рук дело.

— Но с какой целью?

— Чтобы лишить нас превосходного средства защиты. Если бы его украл один из австралийцев, он бы непременно унес его с собой, чтобы сделать себе из него какое-нибудь украшение.

— Твое рассуждение кажется мне верным, старина. Будем же с этих пор хорошенько следить за ним, и если я замечу, что он нам изменяет… О, черт возьми!. Тогда он мне за это поплатится.

Они вернулись к драю и сообщили доктору о сделанном ими важном открытии: митральеза, ставшая было бесполезным бременем, так что они даже собирались ее бросить, снова сделалась для них прекрасным средством защиты на случай, если бы дикарям вздумалось их осадить.

— Пора, — сказал доктор, — и будем ехать как можно быстрее, делая лишь очень короткие остановки.

Они забрались в драй, Ниро Варанга щелкнул бичом по быкам и по лошадям, тяжелая машина съехала в реку и, покачиваясь, двинулась по каменистому дну.

Переехав через Финк без всяких помех, — так как дикари не подавали никаких признаков жизни, — драй направился к северо-востоку с целью приблизиться к сто тридцать четвертому меридиану.

Дело в том, что доктор хотел миновать горные цепи Джемс и Ватерхаузен, идущие вдоль по берегам реки Хьюг.

Громадная равнина, расстилавшаяся перед нашими путешественниками, казалась совершенно пустынной и страшно безлюдной. На ней не было видно ни дерева, ни кустика, ни пучка травы, но зато здесь было множество скал и камней разной величины. Уж не начиналась ли это та ужасная каменная пустыня, что занимает большую часть внутренности австралийского континента и делает столь трудными ее исследования? Доктор подозревал, что это именно так, и это обстоятельство начинало не на шутку его беспокоить, так как он знал, что посреди этих раскаленных песков и камней они не найдут ни единой травинки и ни капли воды для животных.

В четыре часа утра солнце внезапно появилось на горизонте и залило своими лучами необозримую песчаную равнину; тотчас же вслед за тем, без всякого перехода, атмосфера стала раскаленной.

— Тысяча громов! — воскликнул Диего, который был не в состоянии сидеть молча ни одной минуты. — Как кусается сеньор Феб! Можно подумать, что он снабдил свои лучи трезубцами. Скажите мне, сеньор доктор, не находите ли вы, что солнце ближе к этой стране, нежели к другим странам? — спросил он, поспешно залезая под полотно драя.

— Нет, Диего, — ответил Альваро, улыбаясь, — оно отсюда на таком же точно расстоянии, как и от других стран.

— Вероятно, расстояние это измеряется несколькими миллионами миль?

— Нет, немножко побольше, Диего: расстояние его от Земли равно двадцати трем тысячам тремстам семи земным радиусам.

— Я вас не понимаю, сеньор доктор, моя башка немножко крепковата.

— Оно равно ста сорока восьми миллионам шестистам семидесяти тысячам километров.

— Гром и молния!.. Сто сорок восемь миллионов!.. Но ведь в таком случае его лучи должны потратить несколько часов времени, чтобы достичь Земли.

— Световые семь минут, а тепловые — сорок восемь.

— Вот так скорость! Это будет намного быстрее, нежели полет пушечных ядер!

— Скажите мне, сеньор доктор, — спросил Кардосо, — значит, жар Солнца должен быть чрезвычайно силен, если оно посылает на такие громадные расстояния столь жгучие лучи?

— По исчислениям некоторых искусных астрономов стало известно, что тепло, выделяемое одним футом солнечной поверхности, равно теплу, выделенному во время тридцатишестичасового горения угольного шара величиной с нашу Землю.

— Клянусь Юпитером, если упадешь на Солнце, то можно отлично изжариться!

— Думаю, что так, Кардосо.

— Теперь я понимаю, почему солнечные лучи так горячи, в особенности в настоящую минуту, — сказал Диего.

— Но не думайте, что только одна наша Земля нагревается солнечными лучами. Она получает лишь две тысячи двести пятидесятимиллионную долю солнечных тепловых лучей, затем некоторая часть их поглощается планетами, входящими в состав солнечной системы, а большая часть теряется в пространстве. Впрочем, некоторые астрономы думают, что это изобилие тепла не пропадает, а возвращается Солнцу в другой какой-нибудь форме.

— А очень велик сеньор Феб?

— Поверхность его в одиннадцать тысяч восемьсот раз больше земной поверхности, объем в один миллион двести семьдесят девять тысяч раз больше объема Земли и в шестьсот раз больше объема всех планет, взятых вместе. Вся его масса превосходит в триста девятнадцать тысяч пятьсот раз массу Земли и