черным, белым и голубым цветами, вооружение состояло из неизменного каменного топора, с которым австралиец никогда не расстается, и из бумеранга.

Без всякого недоверия пошел он навстречу драю и с силой потерся кончиком своего носа о кончик носа колдуна. Затем таким же образом поздоровался с доктором, с Кардосо и даже с Диего, несмотря на довольно энергичный протест со стороны последнего.

— Это мой соотечественник, — сказал колдун доктору. — Он пришел мне навстречу, чтобы сообщить, что жених и невеста ждут меня.

— Бедный мой нос! — воскликнул Диего. — Спрашивается, что с ним станется, если с нами начнет здороваться все племя?! Если бы я был на вашем месте, сеньор доктор, то повернул бы в сторону вместо того, чтобы идти за этими двумя обезьянами.

— Мне необходимо расспросить дикарей, Диего, — сказал доктор.

— Быть может, они могут дать мне драгоценные сведения о сеньоре Эррере.

— Ведь этак наши носы превратятся в тыквы!

— Они не умеют иначе здороваться.

— Но разве все дикари здороваются таким образом?

— Нет, старина, это в обычае у австралийцев, у многих островитян Тихого океана и, что очень странно, также у некоторых племен Северной Америки.

— О, да это заслуживает исследования! — воскликнул Кардосо.

— Неужели было время, когда североамериканские индейцы имели сношения с полинезийцами и с австралийцами?

— Я не сумею тебе на это ответить, Кардосо, но, по моему мнению, можно предположить, что некогда полинезийцы, вообще очень хорошие моряки, каким-то образом добрались до берегов Берингова моря, или же индейцы оставили свой материк и заселили острова Тихого океана.

— Но обе расы совершенно различны, сеньор доктор.

— Это правда, но климат, различие в природных условиях, быть может, смешение с другими расами малайского происхождения, а также и иные неизвестные нам причины могли значительно изменить их.

— А их способ раскланиваться один и тот же? — спросил Диего.

— Да, Диего, — ответил доктор. — Я не могу не признать странным обычая тереть кончик своего носа о чужой нос, но у других народов существуют обычаи еще гораздо более странные, например, индусы берут при встрече друг друга за бороду и тянут ее; японцы снимают с ноги туфлю; островитяне острова Тонга и островов Товарищества прикладываются друг к другу носом ко лбу, другие островитяне дуют потихоньку один другому в ухо и ласково поглаживают друг другу животы.

— Вот сумасшедшие-то! — воскликнул Диего, покатываясь со смеху.

— Жители острова Сан-Лоренсо, находящегося в Великом океане, желая поздороваться с какой-нибудь важной особой, плюют себе на ладонь и вытирают ею лицо приветствуемого.

— Ну, я бы хотел быть подальше от такой вежливости!

— Жители Филиппинских островов берут руку или ногу того, кого хотят приветствовать, и трут ею себя по лицу; африканцы же берут друг друга за большой палец руки или за все пальцы и заставляют их щелкнуть; жители Огненной Земли, приветствуя друг друга, ложатся на живот, а жители острова Сокотра, находящегося в Аравийском заливе, целуют друг другу плечи; китайцы грациозно помахивают руками, держа их сжатыми у груди и шепча при этом: изин! изин! — или же опускаются на колени, или кланяются три раза до земли; индейцы, живущие в Луизиане, приветствуют своих вождей пронзительным воем; европейцы, снимая при встрече шляпы, открывают голову, а жители Востока, напротив, закрывают ее.

— Знаете ли что, сеньор доктор?..

Речь Диего была прервана какими-то дьявольскими завываниями, испускаемыми пятьюдесятью или шестьюдесятью глотками.

— Кооо-мооо-хооо-э-э-э!

— Что такое случилось? — спросил старый моряк, вскочив на ноги и хватаясь за ружье.

— Это соотечественники колдуна, — ответил доктор.

Пятьдесят или шестьдесят дикарей, совершенно нагих, но вымазанных жиром, раскрашенных и вооруженных каменными топорами, дротиками, снабженными перьями какатоэс, и бумерангами, выскочили из-за нагромождений скал с проворством, присущим лишь четвероруким, и окружили драй, издавая при этом нестройные крики, казалось, исходившие из глоток целой стаи разозленных попугаев. Впереди них гордо красовался их вождь, потряхивая хвостами диких собак, висевшими на его поясе, сделанном из кожи поссума и служившем ему единственной, но зато очень скромной одеждой, если только это можно было назвать одеждой, и размахивая в воздухе своей sagaia, чем-то вроде очень короткого копья, с острием, сделанным из кости.

Все дикари были выше среднего роста, сухие как палки, быть может, вследствие долгих голодовок, с очень худыми конечностями, с выпирающими животами, с головами, покрытыми черными волосами, с громадными ртами, толстыми, как у негров, губами, с чертами лица, сильно напоминавшими обезьян, и с бледным цветом кожи. Вокруг этих «воющих попугаев», как назвал их Диего, весь воздух был заражен отвратительным запахом протухшего жира, аммиака и дичины.

При виде колдуна радость его соплеменников перешла все границы. Они хлопали себя по звучавшим словно барабаны животам, открывали рты, демонстрируя при этом свои острые и белые, как слоновая кость, зубы, хохотали каким-то конвульсивным смехом и бросались из стороны в сторону, сталкиваясь, сплетаясь, завывая и прыгая словно помешанные.

Наконец, измученные и покрытые потом после своего бешеного танца корробори, они попадали на землю, тогда как вождь с очень важным видом подошел к колдуну и потерся носом об его нос, а затем проделал ту же церемонию по отношению к трем вышедшим из драя белым; можно себе вообразить, насколько был этим доволен Диего.

Доктор, желавший приручить к себе этих несчастных, чтобы не подвергнуться какой-либо опасности, бросил им несколько корзин сухарей, которые они стали оспаривать друг у друга кулаками и пинками, и подарил их вождю бутылку джина; последняя была опорожнена им в три глотка, к величайшему отчаянию остальных дикарей, так как им очень хотелось, чтобы он с ними поделился.

— Вот желудки-то! — воскликнул Диего. — Чтобы насытить их, понадобилась бы целая бочка сухарей, а чтобы напоить — целый ручей джину. Но клянусь корпусом разбитого трехпалубного корабля, эти воющие попугаи смертельно безобразны.

— Вперед! — скомандовал доктор, видя, что колдун двинулся дальше.

Коко щелкнул своим огромным бичом, и драй, окруженный австралийцами, бросавшими жадные взгляды на быков и лошадей, двинулся к одной из долин, лежащих у подножия Баготских гор. Без сомнения, несчастные дикари думали, что поджаренное на угольях лошадиное и бычье мясо было бы очень вкусно, и изумлялись, как это белые люди не съели еще этих жирных животных.

Спустя полчаса вся толпа достигла середины узкой долины, покрытой высокими смолистыми деревьями из рода эвкалиптов, имеющего много видов. Тут доктор и матросы увидели группу хижин, или, вернее, жалких шалашей, устроенных из нескольких кусков древесной коры и поддерживаемых палками, открытых с одной стороны и закрытых с другой; хижины эти были едва способны укрыть живущих в них от солнца и совершенно неспособны защитить от дождя. Из этих убогих, вонючих хижин, в которых гнили куски мяса и обглоданные кости и где спали, сбившись вповалку, мужчины, женщины, дети и собаки, вышло пятнадцать или двадцать жалких созданий, едва прикрытых sariga — юбочкой из кожи кенгуру, с лицами еще более безобразными, нежели у мужчин, покрытыми, вдобавок, рубцами и синяками. Не было сомнений, что все эти рубцы и синяки являлись доказательством нежного обращения их далеко не галантных мужей.

— Это что еще за обезьяны? — спросил Диего.

— Это австралийские красавицы, — смеясь ответил доктор.

— Боже! Как они безобразны!

— Они становятся такими вследствие переносимых ими тягот, голода и дурного обращения мужей. Это самые несчастные из всех живущих на земле созданий, это вьючные мулы, обязанные взваливать на себя