руках длинная трость…

– Ну-с, вот… – выговорил он тихо. – Кажется, все обстоит…

И Бессонов не договорил. Слово «благополучно» показалось ему неуместным, даже иронией.

– Теперь извольте, – продолжал он, – хватаясь за эту палку кинуть жребий, кому кричать первому и, стало быть, третьему. Кто первый возьмется? Я думаю это все равно… Она длинная и предвидеть сколько кулаков на ней поместится мудрено…

– Я вижу сколько… Пятнадцать… – сказал Мартенс. – Кто начнет, того и верхушка…

– Фу, Господи, какой вы… аккуратный! – буркнул Бессонов, мысленно сказав другой эпитет. – Ну как же быть тогда?

– Бросайте рубль! – произнес Ханенко. – Орел и решетка самая соломоновская выдумка.

– Г. Мартенс скажет тогда, что я монету держу в пальцах неправильно. Или заспорит о том, кому первому назначать…

– Кидайте монету, – вымолвил фон Энзе. – И пускай г. Шумский назначает, что желает.

– Нет. Вы говорите, – сказал Шумский. – А мне пускай – что останется. Тем паче, что я вперед знаю, что вы назовете.

Фон Энзе глянул на соперника странными глазами.

– Вы ведь не суеверны. Мудрить не станете. Назовете первое…

– Да… все равно…

– Ну, а я россиянин… Валяйте, Бессонов. Да повыше. В потолок.

Бессонов достал монету из кошелька, положил на ладонь и, став середи горницы, высоко пустил ее вверх.

– Орел! – выговорил фон Энзе глухо и серьезно.

– Матушка решеточка, – сказал Шумский, как бы нечто лишнее, уже известное.

Монета упала на паркет около канделябра, звеня, подпрыгнула два раза, сверкая в лучах огня, и покатилась на ребре в угол. Все двинулись за ней и, обступив, нагнулись.

– Решетка, – вымолвил Бессонов и поднял монету.

– В данном случае, qui perd – gagne,[11] – сказал Шумский. – Мне, видно, на роду написано проигрывать и в карты, и в пари, и во всяких судьбищах. Всегда malheureux au jeu, – кто heureux en amour![12]

– Послушайте… – вскрикнул будто невольно фон Энзе сдавленным голосом и сразу смолк…

Он почувствовал, что выдал себя и попадает в глупое положенье, приписывая словам соперника тот намек, которого могло и не быть в них.

Никто не обратил вниманья на слова Шумского и отклик фон Энзе, так как все четыре секунданта были в стороне от них, обступив Бессонова вплотную. Между ними будто возник вдруг какой нежданный серьезный вопрос.

Оно так и было…

Когда Бессонов еще только поднимал монету, то Мартенс шепнул ему что-то на ухо с легкой тревогой в голосе.

– Не может быть! – испуганно отозвался хозяин, тотчас же сделал несколько шагов к канделябру и остановился.

– Ваша правда, – выговорил он, оборачиваясь. – Тогда надо молчать или сказать обоим.

– Решимте это все между собой, – отозвался Мартенс и, обратясь к остальным секундантам, он попросил их в сторону на два слова.

– Изволите видеть, – вымолвил тихо Бессонов, когда все, удивляясь, обступили его. – Я сплоховал. Виноват. Но теперь горю пособить поздно. Г. Мартенс заметил, что вот в энтом месте пол скрипит… Вы понимаете, что это равносильно подаванию голоса… Как же быть?..

– Чего же тут?! – вымолвил Ханенко. – Объяснить обоим, чтобы сюда не ползали. А вот если паркет по всей зале будет трещать и скрипеть… Тогда…

– Надо ее всю освидетельствовать, – заметил Квашнин.

– Тогда и драться нельзя в ней, – решительно заявили в один голос оба немца.

Новость была тотчас заявлена противникам. Бессонов между тем внимательно и мерно зашагал по всем направлениям. Фон Энзе глядел и не понимал, а Шумский рассмеялся и шлепнул себя рукой по ляжке.

– Полноте мудрить, господа… – воскликнул он. – Вот уж, действительно, попали мы оба к семи нянькам и будем оба кривые… Наверное, г. фон Энзе отнесется к этому так же, как и я… Ну, скрипит, так и черт с ним! Скрипи!

– Пожалуйста! Поскорее! Это невыносимо! – будто чужим голосом отозвался фон Энзе. – Это не дуэль, а чертовщина. Сил не хватает терпеть…

Все заметили странный оттенок голоса улана.

– Пожалуйте! – громко произнес хозяин с середины горницы. – Пол скрипит только там. Ну туда и избегайте ходить.