недомечтал. Все у него было как-то недо… Впрочем, не мне его судить. Если он захотел. Мы сразу же стали с ним друзьями. И никто даже и мысли не мог допустить, что мы расстанемся врагами. И только теперь, после смерти, возможно только сегодня, вот в эти часы, мы вновь становимся друзьями. Впрочем, я не знаю, захотел ли он этого.

– Думаю, Егор Николаевич, нет уверен – он этого захотел. И ваше перемирие состоялось.

– Состоялось? – Маслов упрямо покачал головой. – Готово было состояться, возможно состоялось бы. Но состоялось… Об этом в настоящем времени еще рано говорить.

– Он с помощью своего изобретения действительно уничтожил вашу память?

– Ну, память, это громко сказано. Кто желает исключительного уничтожения памяти. И потом, думаю, подобное изобретение по уничтожению всей памяти уже состоялось. Вот именно, речь шла о более важном, и, наверное, для человечества более опасном эксперименте. Об уничтожении частичной памяти. Той, которая неугодна человеку. Которая мешает ему жить, работать, спать по ночам, смело смотреть людям в глаза. По сути это было частичное уничтожение совести. Как бы ненужное, как на холсте стирается то ненужное, что было нарисовано изначально, лишние штрихи. В общем, если говорить более ясно, откровенно и более смело, это был прибор по уничтожению грехов человека. Но Смирнов об этом не думал. Он хотел освободить человека не от грехов, а от мучений совести, которые жить мешают. И очень сильно разочаровался в своем открытии.

Мы провели несколько сеансов. И эксперимент действительно удался! Я помнил все, кроме Жени. Про ее существование я забыл начисто. Я вновь любил свою жену, обожал детей, и моя карьера пошла в гору. Но Смирнов ошибся в своих расчетах. Он считал, что это лишняя память удаляется навсегда. Но это не так. И в один прекрасный день я вновь проснулся. Проснулся с ужасом, что натворил. Но у меня уже не было и мысли бежать в милицию или прилюдно каяться, не было мысли и идти к психиатру. Я был другим! Все равно, независимо от моей памяти время ушло. Я словно излечился. И у меня уже все было прекрасно. Мои научные открытия признал мир, мои операции гремели на весь мир, родственники пациентов, кому я спас жизнь буквально падали передо мной на колени. Я купил дорогой дом, дорогую мебель, дорогую машину. Я привык к дорогой жизни. Более того я завел интрижку на стороне с премиленькой стюардессой, и совесть меня уже не мучила! И, безусловно, никакая вернувшаяся память не могла мне помешать жить именно так! Я душу был готов продать за эту свою, устоявшуюся жизнь!

Он опять сделал паузу.

– Впрочем, к тому времени я ее уже давно продал.

– Вы украли изобретение для Макса? – я испуганно подался вперед. Этого еще не хватало!

– Нет, но не потому, что не мог. А потому, что не успел. Но торговая сделка все равно состоялась. Изначально состоялась.

– Вы сделали Запольскому бесплатную операцию на сердце?

– И не только это. Я специально открыл при своей клинике для него центр по психологическому восстановлению больных после операции на сердце. Который естественно возглавил Макс. Он купался в деньгах и славе. Это был первый подобный центр в нашей стране, и реклама его была соответствующая. Иногда мне кажется, что единственное, в чем Макс виртуоз, так это в рекламе. Впрочем, для сегодняшнего времени это не мало, если вообще это не все! Но Максу и этого было мало. Он однажды увидел мою племянницу…

Я невольно сжал кулаки. Тоня. Эта девочка невольно оказалась всего лишь платой, товаром купли- продажи, лотом на аукционе совести.

– И не смотрите на меня так! – Маслов вздрогнул от моего взгляда. И махнул рукой. – Впрочем, мне повезло, что я могу на себя не смотреть, ведь зеркала легко разбиваются. Да, я познакомил их. Впрочем, Тоню в его объятия я не толкал. Она умная, честолюбивая девочка, с какой-то ноткой трагичности в душе и легким цинизмом, которым эту трагичность она прикрывает. Честолюбивой девочке Макс понравился. А ранимая, тонкая ее душа так и не смогла его полюбить. Я отдал ей свою машину, квартиру. Они стали соседями. Удобно, чтобы они жили рядом, удобно, чтобы они были вместе. Некоторая гарантия безопасности и хранения тайны.

– Но Тоня ни о чем не знала?

– Безусловно, и теперь не знает. Пока не знает. Про Женю. Более того, и я определенное время не знал. Я ведь забыл! А вот когда вспомнил, Тоня как никогда нужна была! Она была гарантией, что Макс не проболтается. В некотором роде заложницей. Красивой, молоденькой заложницей… Вы меня ненавидите?

Последний вопрос он произнес легко, просто, как само собой разумеющееся. И я только по этой фразе понял, насколько он ненавидит себя. И мне искренне стало его жаль.

– Продолжайте, Егор Николаевич. Мои чувства здесь ни при чем.

– Когда я проснулся и вспомнил тот кошмар, случившийся уже полтора года назад! Это целый кусок жизни! Я уже не мучился. И Женю вспоминал без тоски. Главная моя мысль была о спасении. И я решил по-прежнему изображать из себя человека с частичной потерей памяти. Макс это понял первый. И потребовал от меня, чтобы я украл изобретение Смирнова. Он меня шантажировал. В том числе и Тоней. А потом узнал Смирнов. Конечно не без помощи Макса. Ему нужно было во что бы то ни стало овладеть этим научным открытием, иначе он грозился открыть правду. И я чуть было не помог ему в этом. Но случай, судьба, Бог не захотели, чтобы Макс был хозяином этой научной теории. Ему во всем везло. Кроме науки. Она никогда не играла на его стороне. Хотя, возможно, он этого хотел больше всего на свете.

Я отлично помню тот вечер. Смирнов пришел ко мне в клинику. И потребовал объяснений. Изображать из себя придурка больше не было смысла. Он кричал, доказывал, что я не прав. И более того – не прав он! Что раскаяние ведет к совершенству человека, безнаказанность – к разрушению личности. И все в том же духе. Он говорил, что давно подозревал. Что я стал совсем другим. Что он породил во мне чудовище и хочет теперь его уничтожить во мне. И требует, просит… Он почти плакал, чтобы я добровольно явился с повинной. Но было уже поздно. Я даже не приводил аргументов в свою пользу. Я просто стоял и смотрел на него, такого маленького, лысенького, в безвкусных роговых очках, опирающегося на трость. Особенно меня рассмешил его пиджак! Такие носили сто лет назад, более того, я не знаю, вообще носили ли такие пиджаки. Или это придумка Смирнова. Один из методов его сценического образа. Я стоял, смотрел на него и улыбался. Я его не боялся. Он был слишком порядочен, чтобы настучать на меня. И слишком виновен, чтобы на меня настучать. И он это понял. И хромая направился к выходу и не выдержал и обернулся.

– Знаете, что самое страшное? Убив один раз случайно, но безнаказанно, всегда есть вероятность второго уже осознанного убийства, – сказал Смирнов.

– Не беспокойтесь, я вас не убью. – ответил я, почти смеясь.

– Лучше бы это был я. Во всяком случае, я это заслужил.

И тут я вспомнил об обещании, данном Максу. Мне нужен был этот аппарат! И улыбка сошла с моего лица, и я просто сказал.

– Юрий Петрович, покажите мне в последний раз то, что сделало меня счастливым.

– То, что уничтожило вашу душу, вы хотите сказать? – он уже откровенно улыбался. Достал аппарат из нелепой сумки, похожей на авоську и тут же, перед моим носом разбил его вдребезги.

– Видите, как легко разбиваются великие открытия. И как легко убивается душа. Как жаль.

Больше я его не увидел. Я узнал, что он погиб. Благодаря вам. И мне, и Максу это было на руку. И мы не плакали по поводу его смерти. Наверное, кто-то наверху, только не Бог, услышал наши молитвы, и этого человека не стало. Он унес тайну с собой. И это было выгодно мне. А Макс надеялся, что остались чертежи, что он не успел их уничтожить, и он наконец-то станет полноправным открывателем, ученым века. Смирнов проводил эксперимент и над вами, и надо мной. Впрочем, разницы нет, мы одинаково научились забывать. Но наше различие в том, что вы вовремя опомнились и раскаялись опять же ценой смерти Смирнова, видимо он это тоже просил, и уже, наверное, у Бога. Я же раскаялся только теперь. И что будет дальше…

– Возможно, только теперь вы проснулись по-настоящему и возможно только теперь действие аппарата действительно прекратилось. Вы вновь стали собой. И вы не виновны.

– Оставьте, это лишь отговорки, – Маслов махнул рукой. – В этой истории только Макс не виноват. И эксперимент над ним не был нужен. Он и так все легко умеет забывать. Более того, мы все очень виновны – и в смерти, и во лжи, и в путаной перепутанной судьбе, своей и своих близких, и если глубже капнуть,