Я полюбил гулять вечерами. Один. И не потому, что вечером меня было проще не узнать. Я уже смирился, что признать во мне гениального форварда невозможно. Просто вечером легче было смириться с тем, что и я сам себя, настоящего, признавать наотрез отказываюсь.

Сгорбившись, втянув голову в плечи, опираясь на трость, в который раз я брел под моросящим дождем. Наблюдая сквозь запотевшие очки, как навстречу бодро шагали веселые молодые ребята. В спортивных трикотажных шапочках и разноцветных шарфах они вызывающе размахивали флагами нашего клуба и громко выкрикивали знакомые кричалки, название моей команды и имя нового кумира. Который уверенно и смело занял мое место.

Громче всех кричала рыжая, веснусчатая фанатка. В ее тоненькой ручке на ветру развевался белый платочек, который она когда-то обещала подарить мне. Вместе с поцелуем.

Ее юное сердечко уже принадлежало новому чемпиону, наверное, более удачливому, не способному на ошибки в жизни и промахи в спорте. Его шайба всегда попадала в ворота. В это слепо верила юная болельщица, как когда-то слепо верила в меня.

Возможно, сегодня она будет поджидать нового форварда у выхода. И горячо поцелует его в губы и промокнет его вспотевший лоб белым платочком. Не знаю, будет ли он сегодня победителем на ледовой арене. Но его победа или провал уже заочно целиком принадлежат этой рыжеволосой девчонке. Как и принадлежит сегодняшняя, еще не наступившая ночь.

Мое сердце бешено колотилось. Струи дождя, словно слезы, стекали с поношенной кепки. Невыносимо ныла нога. Меньше всего я был похож на человека, способного на вызов. Но я был способен.

Я резко развернулся на середине дороги, правда, умудрившись при этом ступить в лужу. И грязные брызги осыпали меня с ног до головы. Но на мой вызов это не повлияло. И я, ковыляя и спотыкаясь, двинулся за толпой фанатов.

Ледовый дворец, который я когда-то называл своим домом, кишел болельщиками. И сердце не вздрогнуло при виде его, такого холодного и чужого. Этот дом я уже окончательно потерял.

Безусые юнцы на ходу отхлебывали пиво и одновременно размахивали флажками. Когда-то они были готовы носить меня на руках. И я этому был безмерно рад. Теперь мне было все равно, кого они схватят на руки.

Но вызов, маленький беспомощный вызов и им, и рыжеволосой фанатке, и ледовому дворцу и себе самому я решил оставить за собой.

Я отошел от толпы и захромал к соседнему входу на трибуны, правда, закрытому турникетом.

Как назло, там стоял мой знакомый охранник. Который не раз бахвалился дружбой со мной (что было преувеличением) и во всеуслышание называл меня своим дорогим приятелем.

Сейчас он презрительно оглядел меня с ног до головы.

Раньше я не замечал у него таких презрительных взглядов. Да и не знал, что он умеет презирать.

– Билеты проверяют там! – он кивнул в сторону, где толпились фанаты.

– У меня нет билета! Я его давно потерял! – вызывающе ответил я. Сдвинул на затылок кепку и посмотрел ему прямо в лицо. Я еще надеялся на чудо. Но чудо не произошло.

– Ах, нету! Тогда вали отсюда! И поживей! Подобру-поздорову! – сквозь зубы процедил он, уже не сдерживая себя.

Я раньше никогда не замечал за ним грубого тона. Он всегда вежливо и слащаво вел беседы со мной.

– Может быть, вы сделаете исключение и пропустите меня без билета? Как ветерана хоккея?

– Ветерана! – он издал звук, похожий на смешок. – А может, мне еще у тебя попросить автограф, ветеран!

Я вспомнил, как не раз он умолял меня дать автограф и для себя, и для соседа, и для своей подружки, и для своего механика. Мало ли для кого. Всех не упомнить. И я почти никогда не отказывал небрежно черкнуть на журнальной своей физиономии пару ласковых фраз.

– Почему вы со мной так разговариваете? – я еще пытался воззвать его если не к воспоминаниям, то к элементарной вежливости.

Это взбесило его еще больше. И он замахнулся на меня резиновой дубинкой.

– Слушай, ты! Алкаш недобитый! У меня и без тебя сегодня работенки невпроворот! Не самой приятной на свете! Разборки с этими придурковатыми недоумками! – он кивнул в сторону болельщиков. – Так что вали, да поживее! Там, за углом забегаловка. Вот там и поболеешь! Только гляди, не перебери с допингом!

Он грубо схватил меня за плечо и толкнул вперед.

Трость выскочила из моих рук, и я свалился прямо в лужу. Он даже не помог мне подняться. Впрочем, в его помощи я не нуждался.

Я никогда не замечал за ним, чтобы он распускал руки. Он мне даже когда-то нравился. И мы умели находить с ним общий язык, горячо обсуждая результаты игры. А однажды я даже привез из Осло настольный хоккей для его племянника. Помню, как мы, не замечая времени, до поздней ночи играли в настольный хоккей. И как-то он выиграл. Помню, он радовался как ребенок, что выиграл у чемпиона. Как смеялся до слез, что победил у гениального форварда. И ему некоторое время казалось, что он выиграл не на пластмассовом поле с пластмассовыми игроками. А на настоящем льду, рука об руку с настоящими хоккеистами. Я искренне был счастлив за него. И каким милым он мне тогда казался.

Впрочем, мы ценим людей лишь по тому, как они к нам относятся. Мы не видим и не желаем знать их в других обстоятельствах и другой обстановке.

Сегодня во второй раз, как тогда, в тот вечер, когда мы играли в настольный хоккей, я проиграл. Я медленно поднялся с лужи. Стряхнул с себя грязь. Спорить с охранником не имело смысла. Я принял свое поражение и свой неудавшийся вызов. И был в глубине души горд своим смирением.

Я медленно побрел под моросящим дождем, опираясь на трость. И все же не выдержал и оглянулся.

Он стоял, подперев руки в бока, гордо подняв голову вверх. И презрительно смотрел мне вслед. За ним возвышался ледовый дворец. Его ледяная защита. Маленький победитель на маленьком искусственном поле нашей маленькой искусственной жизни.

– Вы по-прежнему выигрываете в настольный хоккей? – бросил я ему в самодовольное лицо.

Он подался вперед, выпучил глаза, его спесь, как рукой, сняло. Ведь эту тайну знали только мы вдвоем. И он не понимал, почему ее знает еще этот сгорбленный хромой очкарик. Он так ничего и не понял. Или отказывался понимать.