золотой нитью, словно заправский мошенник, рассчитывала в блокноте план уничтожения очередной восходящей звезды-модели, которая была и помоложе, и посвежее. Я бы не удивился, если бы мне в один прекрасный день нашептали на ухо, что она отправила на тот свет не одну конкурентку, подсыпав на светском рауте в вино яд… Я же, как истинный король хоккея, заказал себя клюшку и шайбу из чистого золота.
Конечно, при таком стиле жизни нам нужно было все больше и больше денег. Деньги стали нашей идеей, нашим государством, нашим Богом. И поэтому, когда мне предлагали сделки (по так называемым договорным матчам), я – в отличии от Саньки Шмырева – с легкостью соглашался.
Мама уже по уважительной причине не могла отмывать мои грехи, а прежний батюшка – по причине неуважительной – как-то плохо в последнее время меня понимал, все чаще недоверчиво косился в мою сторону и без должного энтузиазма прощал мои прегрешения. Впрочем, я вложил крупную сумму в другой храм, строящийся неподалеку от нашего дворца. И у меня появился еще один батюшка-духовник, как бы дублер. Так что на всякий случай я заручился двойной поддержкой с небес. Грехи мои теперь отпускались с большей эффективностью. И вновь меня не волновали. Так что с совестью все было в полном порядке. Как и в остальном.
Этот мартовский день накануне женского праздника должен был стать для меня решающим. Днем, когда я наконец-то взойду на самую вершину спортивного олимпа. Мне нужно было забить всего лишь две шайбы, чтобы стать самым результативным форвардом первенства и навеки внести тем самым свое имя в анналы спортивной истории.
Что я буду делать там, на пике вершины, увенчанный лавровым венком, меня уже не волновало. Я подозревал, что на свете много других свободных вершин, которые никто еще не покорил. И все они с нетерпением дожидаются моего визита.
Это был обычный мартовский день. Когда весна только по календарю. За окном падал снег, и какой-то голубь попытался примоститься на моем подоконнике. Но я его тут же грубо смахнул рукой. Голубей я уже не любил. Они мне напоминали неприятные картинки из прошлого, и эти картинки я так же грубо смахнул из своей памяти.
Я поцеловал золотую клюшку перед выходом. Это было моим ритуалом. Потом я поцеловал Диану.
Она взъерошила мои и без того непослушные волосы.
– Милый, ты же не обижаешься, что меня там не будет? Ты же прекрасно знаешь, что мне волноваться вредно. К тому же… ты же отлично понимаешь, что мне еще нужно успеть сходить в парикмахерскую и посетить солярис (она всегда путала обычные иностранные слова с чем-то очень интеллектуальным). И потом… разве можно доверять этим поварам! Я заказала в ресторане рулет из хамона с цуккини. А они возьмут и перепутают. И подадут, не дай бог, не с цуккини, а кабачками. Помнишь, что случилось с Лялечкой! Какой ужас! Как она покраснела, когда объявили артишоки, фаршированные анчоусами, а вместо анчоусов оказалась обыкновенная килька. Упаси бог мне такое пережить! Я не хочу от стыда провалиться под землю. К тому же, ты знаешь, этих проходимцев. За ними нужен глаз да глаз. Я должна все лично пересчитать, каждую копейку и каждое блюдо. Я должна быть, как всегда, лучше всех!
– Ты лучше всех! – я поспешно еще раз поцеловал Диану.
– Так ты не обижаешься, милый, что я тебя не поддержу в трудную минуту?
– Ну, разве чуть-чуть, – я в шутку обиженно надул губы.
Хотя в душе ликовал. После матча мне необходимо было перекинуться пару словечек с одной очаровательной рыжей, совсем молоденькой фанаткой, чтобы договориться о встрече.
– Готовь лавровый венок, – я в третий раз для убедительности любви поцеловал Диану и поспешил смыться.
Выйдя из подъезда, я как назло споткнулся о тело мертвого голубя, которого грубо смахнул рукой со своего подоконника. Его застывшие круглые глаза удивленно смотрели на меня, словно пытались понять, чем он мог помешать мне. Вокруг птицы, на снегу алели капельки крови, словно неаккуратный маляр стряхнул кисть. Я поморщился и три раза сплюнул. Мне это что-то напомнило. Но я не верил в приметы. И, в конце концов, не я съел этого голубя.
Я приблизился к своей желтенькой «Ферарри». И заметил, как навстречу мне ковыляет сухонькая сутулая старушка с общипанным псом, шерсть которого была местами съедена лишаем. Я поспешно стал открывать машину, повернувшись бесцеремонно спиной. Эти страшные картинки из какой-то непонятной жизни меня лишь раздражали. В конце концов, не я же виноват, что какое-то абстрактное государство не может позаботиться о своих стариках. Я вообще старался поменьше бывать на улице. Улица, помимо моего желания, заставляла о чем-то думать. А думать я не собирался. Мысли двигали лишь назад. А я сегодня должен покорить, по меньшей мере, Олимп.
– Дай сынок, только на хлебушек, – жалобно, почти плача попросила старушка мою спину.
Я суетливо стал рыться в карманах пальто, где, как назло, там валялись одни сотки. Ну, не стольник же ей подавать! И я, ловко запрыгнув в автомобиль, лихо сорвался с места, рванув мимо старушки и ее беспородного пса. Уже в машине с удивлением подумал, почему я не дал сотку, которая для меня ничего не значит. Я даже за нее не смогу купить бутылку импортной минералки. На душе стало слегка муторно, но я запил эту муть той же импортной минералкой.
За полчаса до игры в раздевалке вдруг неожиданно появился Санька Шмырев. Я не видел его с тех пор, как мы были на могиле моей матери. С тех пор наши пути окончательно разошлись. Мы даже не перезванивались.
Выглядел Санька неважно. Он не то чтобы постарел, но как-то посерел, полысел, словно его основательно помяли, а отутюжить некому было. Я в очередной раз убедился, что принципиальность и честность – примета бедных и пьяниц. Ни тем, ни другим я становиться не собирался.
– В общем, Талька, я пришел пожелать тебе удачи, – сказал довольно неуверенно Санька.
Я внимательно на него посмотрел. Если бы я не знал его с детства, то подумал, что он мне завидует. Но Санька себе не мог позволить и такой роскоши. Пожалуй, слишком хорошо он о себе думал. Я протянул ему руку.
– Спасибо, Санька. Удача непременно будет на моей стороне.
Санька в ответ вяло пожал мою руку.
– Главное, понимать, Талик, на чьей стороне ты.
– Сань, не грузи меня перед матчем, а? Мы уже с тобой это проходили. И отличником в науке морали я не стал. И никогда не стану. Это место тобой уже занято, и я на него не претендую. Так что… – мне ужасно захотелось схватить утюг и погладить старую куртку, джинсы, лицо, руки моего бывшего товарища.
– Ладно, Виталик, ты прав. Не будем. В общем, я здесь со своими ребятами, может, пару минут ты им уделишь после матча, а?
– Ты ли это, Санька? – я снисходительно улыбнулся. – Ты всегда меня считал исключительно дурным примером.
– Почему считал? Но ребятам, согласись, это не объяснить. Ты победитель. И никому не важно, какой ценой досталась победа. Если бы они не попросили, вряд ли бы ты сегодня меня увидел. Победителей, как известно, не судят.
– Но осуждают. Увы, ничем помочь не могу. У меня уже заказан ресторан на вечер. Кстати, приглашаю. Конечно, без твоих подопечных.
– Странно, еще матч не начался, а ты уже собираешься его праздновать.
– Я в приметы не верю, не научили. И знаешь, Саня, даже если я провалюсь сегодня, за это тоже стоит выпить. В конце концов, и победы, и провалы отмечаются одинаково.
– Талик, ребята меня очень просили. Им важно увидеть глаза своего кумира после победы.
Я вдруг подумал, что после победы мне обязательно нужно заглянуть в глазки моей очаровательной рыжей поклонницы.
– Слишком красиво выражаешься, Санька. А красивые слова мешают сосредоточиться. Так что, извини в очередной раз.
– В очередной раз не извиняю, – резко ответил Санька и решительным шагом направился к выходу.
На прощание мы не подали друг другу руки. Но меня, по-прежнему, не покидала мысль, что Саньку непременно нужно отутюжить.
Моя очаровательная рыжая фанатка, совсем девчонка, сидела в первом ряду. И когда играл
