– Вы к ним собираетесь? – спросила Натали.

– Я боялась, что Жиль не захочет, – опрометчиво ответила Одилия, – но теперь...

На мгновение она умолкла, оцепенев от ужаса, а Флоран, протягивавший ей бокал, застыл, свирепо вращая глазами. Жиль чуть было не расхохотался, но успел отвернуться.

– ...но теперь он выглядит немного лучше, – промямлила Одилия, – и, может быть, согласится поехать с нами...

Она с мольбой взглянула на брата, и он кивнул, желая ее успокоить. У Натали глаза были полны слез – должно быть, она тоже с трудом сдерживала душивший ее смех. «Боже мой, – вдруг подумал Жиль, – как я должен быть благодарен этой женщине! Так давно я не испытывал этого состояния блаженной усталости, которая следует за любовью и вызывает то слезы, то безудержный смех».

– Ну конечно, я поеду, – весело отозвался он. – Но танцевать я буду только с вами двумя.

И он так нежно улыбнулся Натали, что у нее затрепетали ресницы и она отвернулась.

– Ну, мне пора, – сказала она. – Значит, завтра вечером мы увидимся у Касиньяков?

Жиль помог ей надеть плащ. Он захлопнул за ней дверцу машины и просунул голову в окно.

– А завтра днем?

– Не могу, – ответила она с отчаянием. – Завтра у меня собрание дам – членов Красного Креста.

Он засмеялся:

– Ах, верно: ты ведь супруга важного чиновника.

– Не смейся, – вдруг сказала она низким, дрогнувшим голосом, – не смейся. Ты не должен смеяться.

И она уехала, а Жиль продолжал стоять озадаченный и раздумывал над ее словами.

Весь вечер сестра хлопотала вокруг него, не зная, чем ему еще угодить, и это его смешило. Женщинам нравится видеть своих братьев, а то и сыновей в роли удачливых ловчих, в особенности если их собственная женская жизнь, как у Одилии, прошла без тени романтики. Это как бы реванш за свою неосознанную неудачливость.

Погода смилостивилась над Касиньяками, и пикник, устроенный ими в саду, был в полном разгаре, когда приехали Жиль и Одилия с Флораном. Стоял июнь, на широкой зеленой площадке перед домом было чудесно, не жарко, а тепло, и яркие туалеты женщин, смех мужчин, запах цветущих каштанов создавали у Жиля впечатление чего-то довоенного, нереального. В отношениях между этими провинциалами чувствовалась какая-то непосредственность и простота, что-то мягкое было в самой атмосфере праздника, и обожаемый Жилем Париж представлялся ему отсюда кошмаром. Одилия шла с братом под руку, раскланиваясь направо и налево, знакомила Жиля с гостями, рассчитывая в конце концов обнаружить в толпе хозяйку дома. Вдруг Жиль почувствовал, что рука ее напряглась, и Одилия остановилась перед высоким, довольно красивым мужчиной... среди типичных жителей юго-западного уголка Франции он выделялся английской чопорностью.

– Франсуа, вы знакомы с моим братом? Познакомься, Жиль, – мсье Сильвенер.

– Очень рад, но мы уже встречались: вместе были на ужине у Руаргов, – ответил удивленный Сильвенер.

– Ну конечно, – сказал Жиль, хотя он совершенно этого не помнил. Он думал: «Так вот он, муж! Что ж, недурен собой. И, по слухам, весьма богат. Но, должно быть, не слишком покладистый господин. И не слишком веселый. Интересно, говорит она ему на ухо такие вещи, как мне? Конечно же, нет». И, обмениваясь рукопожатиями с Сильвенером, он вдруг почувствовал желание держать Натали в объятиях, как позавчера.

– Вы живете в Париже? – спросил Сильвенер.

– Да, уже десять лет. Вы часто туда наведываетесь?

– Стараюсь как можно реже. Жена, разумеется, обожает ваш Париж, но у меня он вызывает раздражение.

Одилия, видимо, успокоившись, что соперники не вызвали друг друга на дуэль, с довольным видом перекочевала к другой группе гостей. Жиль с удовольствием присоединился бы к ней: какие-то уцелевшие в душе принципы не то морали, не то эстетики не позволяли ему любезничать с мужьями или друзьями своих любовниц. Но Сильвенер стоял один, и Жилю было неловко бросить его. Он тщетно искал глазами Натали, продолжая беседовать с Сильвенером о трудностях уличного движения в Париже, о стоимости номеров в гостиницах, об адском шуме больших городов. Внезапно ему стало невмоготу, и он мысленно решил: «Уеду сейчас же домой. Хватит с меня этой вечеринки. Натали могла бы все-таки разыскать меня...» Он уже подбирал вежливую фразу, чтобы удрать от Сильвенера, как вдруг подошла Натали. На ней было прекрасно сшитое зеленое платье, такого же оттенка, как ее глаза, она смотрела на Жиля, улыбающаяся, чуть побледневшая, и он тотчас решил остаться.

– Вы, полагаю, уже знакомы, – сказал Сильвенер.

– Мы встречались у Руаргов, – повторил Жиль его слова, склоняясь перед Натали; он был доволен своим ответом, так как сказал правду и притом без всякого намека: Жиль ненавидел этот прием насторожившихся любовников. Натали улыбнулась.

– Совершенно верно. Мсье Лантье, мать хозяина дома ходить не может – прикована к креслу, но она заметила вас и просила привести к ней. Пойдемте?

Жиль последовал за ней, смутно различая лица гостей, мимо которых проходил, кланялся тем, кого как будто узнавал, и улыбался, представляя себе, какую физиономию состроил бы, например, Жан, если бы увидел его тут. Итак, они с Натали прошли через террасу и направились в тенистый сад, где в беседке из ржавых металлических прутьев, обвитых зеленью, возвышалось, словно трон, кресло на колесах старой хозяйки дома. И вдруг Натали, как испуганный конь, бросилась в сторону, увлекая за собой Жиля, и стала за деревом. Тотчас волосы ее коснулись его щеки, она прижалась к нему всем телом, и эта сумасбродная неосторожность так взволновала Жиля, что он вспыхнул, сердце заколотилось, и он, не сдерживаясь, принялся осыпать ее страстными поцелуями, словно был безумно в нее влюблен.

– Перестань, – шептала она, – перестань, Жиль...

По аллее шли люди, и он едва успел наклониться, якобы завязывая развязавшийся шнурок, в то время как Натали рассеянным движением поправляла волосы. Она обменялась веселым приветствием с проходившими мимо гостями, представила им Жиля. Затем он, со все еще бьющимся сердцем, подошел к ручке старшей мадам Касиньяк, и она похвалила его статьи, которых явно не читала. А потом они с Натали, как положено, неторопливым шагом вернулись к дому. Уже вечерело, внук мадам Касиньяк запустил старенькую радиолу, и под звуки шейка самые молодые из гостей принялись мерно покачиваться из стороны в сторону и вихлять бедрами, а ими насмешливо и умиленно любовались более или менее подагрические старички. Жиль злился на себя за свою несдержанность.

– А знаешь, муж у тебя совсем недурен, – сказал он одобрительно-насмешливым тоном.

Натали посмотрела на него.

– Не говори мне о нем. Не будем о нем говорить.

– Я просто пытаюсь быть объективным, – тем же шутовским тоном продолжал Жиль.

– А я не прошу тебя быть объективным, – сухо сказала Натали и отошла.

Он закурил сигарету, хихикнул и вдруг стал противен самому себе. Что он из себя корчит? С чего ему вздумалось разыгрывать роль пресыщенного парижанина, циничного и развязного журналиста на отдыхе? Неужели нельзя обойтись без донжуанских штампов? Он прислонился к дереву. Нет, надо уехать, исчезнуть, предоставить этой женщине жить своей жизнью. Слишком она хороша для него, слишком цельная натура для несчастного дегенерата, лгуна и комедианта, каким он стал. Надо ей все это объяснить – сейчас же, немедленно.

Но когда он отыскал Натали, она оказалась не одна. Его несчастная жертва находилась в окружении трех мужчин, из которых один был очень красив; все трое были явно влюблены в нее, все громко смеялись. Жиль пригласил ее на танец, но красивый незнакомец деликатно остановил его:

– Неужели вы похитите Натали у ее мушкетеров? Ведь мы тройка ее мушкетеров. Разрешите представиться: меня зовут Пьер Лакур, а вот эти двое – Жан Нобль и Пьер Гранде. Выпейте с нами чего- нибудь и расскажите нам о Париже.

Глаза Пьера Лакура светились лукавством и спокойной уверенностью, так же как у обоих его приятелей,