Вернулся Роже с тремя стаканами и, услышав последние слова Симона, буркнул себе под нос, что рано или поздно каждый убеждается в своем ничтожестве. Симон залпом выпил вино и хранил благоразумное молчание. Продолжал сидеть за их столиком и не шевелился. Смотрел, как они танцуют, слушал, что они говорят, но, казалось, ничего не видит и ничего не слышит. В конце концов они совсем забыли о его присутствии. Только изредка Поль, поворачивая голову, замечала, что он все еще сидит рядом – смирный, благовоспитанный мальчик, – и не могла удержаться от смеха.

Когда они поднялись, уже собравшись уходить, он тоже вежливо встал с места и вдруг рухнул обратно на стул. Они решили отвезти его домой. В машине он спал, и голова его все время клонилась к плечу Поль. Волосы у него были шелковистые, дышал он неслышно. Поль положила ему на лоб ладонь, чтобы он не ударился о стекло, и с трудом поддерживала эту безжизненно поникшую голову. На авеню Клебер Роже вылез из машины, обошел ее кругом и отпер дверцу.

– Осторожно, – прошептала Поль.

Он заметил выражение ее лица, но ничего не сказал и вытащил Симона из машины. В этот вечер он, проводив Поль, поднялся к ней и, уже задремав, продолжал держать ее в своих объятиях, мешая уснуть.

На следующий день в полдень, когда она, стоя на коленях в витрине, пыталась убедить хозяина магазина, что надевать шляпу на гипсовый бюст не такая уж новая идея, явился Симон. Минут пять он с замиранием сердца глядел на нее, спрятавшись за киоск. И сам не знал, почему замирает сердце: при виде Поль или потому, что он так по-дурацки прячется. Он всегда любил прятаться. Или вдруг начинал делать судорожные движения левой рукой, а правой будто бы сжимал в кармане револьвер или притворялся, будто рука покрыта экземой; и эта комедия пугала в магазинах публику. Он был весьма подходящим объектом для психоанализа – так, по крайней мере, утверждала его мать. Глядя на коленопреклоненную в витрине Поль, он думал, что лучше бы он никогда ее не встречал, не смотрел на нее вот так через стекло. Тогда не пришлось бы и сегодня наверняка нарываться на отказ. Что он вчера наболтал? Вел себя как дурак, безобразно напился, разглагольствовал о состоянии души, что есть верх неприличия… Он жался за киоском, чуть было не ушел, бросив на нее прощальный взгляд. Ему захотелось перебежать через улицу, вырвать у нее из рук эту ужасную шляпку, свирепо ощетинившуюся остриями булавок, вырвать саму Поль у этой работы, у этой жизни, когда надо подыматься на заре, а потом приходить сюда и выстаивать на коленях в витрине на виду у прохожих. Люди останавливались, глядели на нее с любопытством, и, конечно, многих мужчин влекло к ней, коленопреклоненной, с протянутыми к гипсовому истукану руками. Его самого потянуло к ней, и он пересек улицу.

Симон уже вообразил, что Поль, устав от этих взглядов, измученная ими, радостно повернется к нему – все-таки хоть какое-то развлечение! Но она ограничилась холодной улыбкой.

– Хотите подобрать шляпку для вашей дамы?

Симон что-то промямлил, и хозяин не без кокетства толкнул его в бок.

– Дорогой мсье, вы ждете Поль? Что ж, чудесно, садитесь и дайте нам сначала закончить дела.

– Он меня не ждет, – отозвалась Поль, передвигая подсвечник.

– Я поставил бы левее, – посоветовал Симон. – И немного назад. Так будет более броско.

Она сердито взглянула на него. Он улыбнулся. Он играл уже новую роль. Он был теперь молодым человеком, который зашел за своей возлюбленной в какое-нибудь шикарное заведение. Молодым человеком, обладающим бездной вкуса. И восхищение шляпника-гомосексуалиста, хотя сам Симон был равнодушен к таким вещам, станет, конечно, предметом шуток между ним и Поль.

– Он прав, – подхватил хозяин. – Так будет более броско.

– Да чем? – холодно спросила Поль.

Оба уставились на нее.

– Ничем. Совсем ничем.

Симон захохотал и с минуту смеялся так заразительно, что Поль отвернулась, боясь последовать его примеру. Хозяин обиженно отошел. Поль откинулась назад, чтобы получше оглядеть всю витрину, и вдруг плечом задела Симона, который успел незаметно приблизиться и поддержал ее под локоть.

– Смотрите, – мечтательно произнес он, – солнце.

Через еще мокрое стекло их пронизывало солнце – коротная вспышка тепла, которое в эти осенние дни было словно запоздавшее раскаяние. Поль как бы купалась в этом ярком свете.

– Да, солнце, – отозвалась она.

С минуту оба не шевелились, она по-прежнему стояла в витрине, выше его, спиной к нему и все же опираясь на его руку. Потом отодвинулась.

– Вам бы не мешало пойти поспать.

– Я голоден, – возразил он.

– Тогда идите завтракать.

– А вы не хотите пойти со мной?

Она заколебалась. Роже звонил ей и сказал, что, вероятно, задержится. Она рассчитывала забежать в бар напротив и съесть бутерброд, а потом отправиться за покупками. Но при этом неожиданном зове солнца она с отвращением представила себе изразцовые стены кафе и залы больших магазинов. Вдруг захотелось увидеть траву, пусть даже по-осеннему пожелтевшую.

– Я хочу видеть траву, – сказала она.

– Поедем на траву, – согласился он. – Я на старенькой машине. Ехать нам недолго…

Она настороженно подняла ладонь. Загородная поездка с этим незнакомым мальчиком, должно быть, получится ужасно тоскливой… Целых два часа с глазу на глаз.

– Или в Булонский лес, – поспешил предложить он. – Если вам надоест, можно по телефону вызвать такси.

– До чего же вы предусмотрительны!

– Признаюсь, сегодня утром, когда я проснулся, мне стало очень стыдно. Я пришел просить у вас прощения.

– Такие вещи случаются со всеми, – любезно сказала Поль.

Она накинула пальто; одевалась она элегантно, со вкусом. Симон распахнул дверцу машины, и она села, так и не вспомнив, когда сказала «да», когда согласилась на этот дурацкий завтрак. Садясь в машину, она зацепилась за что-то, порвала чулок и даже застонала от злости.

– Ваши подружки, видимо, ходят в брючках.

– У меня их нет, – ответил он.

– Кого, подружек?

– Да.

– Как же так получилось?

– Не знаю.

Ей захотелось подтрунить над ним. Ее веселила эта смесь застенчивости и дерзости, остроумия и серьезности, минутами просто смешной. Он сказал «не знаю» низким голосом, с таинственным видом. Она покачала головой.

– Попытайтесь-ка вспомнить… Когда началось это поголовное охлаждение?

– Я сам виноват. У меня была девушка, очень миленькая, но чересчур романтичная. Есть такой идеал юности для сорокалетних.

Ее вдруг словно ударили.

– А каков идеал юности у сорокалетних?

– Ну в общем… вид у нее был зловещий, гнала машину как безумная, судорожно стиснув зубы, проснувшись, первым делом хваталась за сигарету… а мне она объясняла, что любовь не что иное, как контакт кожных покровов.

Поль расхохоталась.

– Ну а дальше что?

– Когда я ушел, она все-таки плакала. Я вовсе этим не хвастаю, – поспешно добавил он. – Все это противно.

В Булонском лесу пахло мокрой травой, медленно увядавшим лесом, осенними дорожками. Симон