центральной исполнительной власти, ни канцелярий, ни войска, ни полиции, ни тюрем в стране не было. Только в XIII в. в Исландии начало складываться государство. В это время в стране происходила ожесточенная борьба за власть между представителями местной знати. Но в 1262 г. на альтинге было дано согласие платить подать норвежскому королю и принесена ему присяга. Период так называемого народовластия кончился. Исландия превратилась в колонию сначала Норвегии, позднее — Дании. Начался многовековой застой и упадок.

«Саги об исландцах» были написаны спустя два-три века после событий, о которых в них рассказывается. Письменность появилась в Исландии только в XII в. Правда, рунический алфавит был известен в Скандинавии еще с первых веков нашей эры. Но древнерунические надписи это только отдельные слова, всего чаще имена или краткие магические формулы. Для записи литературных произведений рунический алфавит не применялся. А в Исландии вообще никаких рунических надписей до- письменной эпохи не найдено (исландские рунические надписи не древнее XIII в.). «Саги об исландцах» сохранились в основном в рукописях XIV в. или еще более поздних, и все эти рукописи — списки с несохранившихся рукописей. Кто писал эти саги, неизвестно. Нигде в древнеисландской литературе их авторы не называются, и все попытки установить их (а такие попытки продолжают делаться) всегда оказываются совершенно неубедительными. Считается установленным, однако, что большинство «саг об исландцах» было написано на протяжении XIII в., самые ранние в его начале, наиболее поздние в начале XIV в. Всего сохранилось около сорока «саг об исландцах», не считая так называемых «прядей об исландцах», т. е. коротких рассказов, представляющих собой фрагменты из саг о норвежских королях. Сохранившиеся «саги об исландцах» вместе с «прядями об исландцах» составляют в популярном исландском издании двенадцать томов, или около пяти с половиной тысяч страниц. «Сага о Греттире» принадлежит к сравнительно длинным «сагам об исландцах» (только «Сага о Ньяле» и «Сага об Эгиле» длиннее ее).

Большая часть «саг об исландцах» гораздо короче. «Сага о Греттире» сохранилась в четырех пергаментах XV в. и многих более поздних бумажных рукописях. Обычно считается, что она принадлежит к наиболее поздним «сагам об исландцах». Предполагают, что она была написана в начале XIV в. Кто написал ее, неизвестно. Но упоминание о Стурле Тордарсоне (стр. 82, 115 и 146), который умер в 1284 г., обычно считается свидетельством того, что еще раньше существовало жизнеописание Греттира, составленное Стурлой (он известен как автор и других произведений).

Каким образом в XIII в., т. е. когда писались «саги об исландцах», могли быть известны события Х–XI вв., т. е. события, о которых рассказывается в сагах? Это — проблема, которая уже давно волнует ученый мир. Но, в сущности, она до сих пор не получила окончательного решения. Очевидно, конечно, что должна была существовать какая-то устная традиция о событиях Х–XI вв., сохранившаяся до XIII в., ведь письменности до XII в. не было. Но что она собой представляла? И насколько письменные «саги об исландцах» отличаются от нее? Это, по-видимому, останется навсегда неизвестным. Несомненно, однако, что нигде в мировой литературе нет ничего сколько-нибудь похожего на «саги об исландцах». Как литературное явление они нечто единственное в своем роде: то, что становится возможным только на самой высокой ступени литературного развития, сочетается в них с тем, что перестает быть возможным, как только самая низкая ступень литературного развития остается позади. С одной стороны, своей трезвой и беспощадной правдивостью «саги об исландцах» успешно соперничают с самыми реалистическими произведениями нового времени. Но, с другой стороны, подобно самым архаичным литературным жанрам, «саги об исландцах» сплошь и рядом представляют собой вымысел, наивно принимаемый за правду. С одной стороны, они продукты высокого мастерства, шедевры повествовательного искусства. С другой стороны, они подразумевают очень низкую ступень развития авторского самосознания. Те, кто писал «саги об исландцах», несомненно так же не осознавали своего авторского вклада, как его не осознавали те, кто создавал или передавал устную традицию, на которой саги основывались. Поэтому, конечно, и неизвестно, кто их писал.

Для современного человека в рассказе о прошлом возможны как бы две правды: одна — это то, что произошло на самом деле, т. е. историческая правда; другая — это правдоподобный вымысел о том, что якобы произошло, т. е. художественная правда. Одна — это правда в собственном смысле слова, но она не искусство. Другая искусство, но она, в сущности, неправда. Таким образом, для современного человека возможна правда о прошлом, которая, как ему хорошо известно, неправда, и для него несовместимы искусство и в собственном смысле правда. Между тем для людей того общества, в котором создавались «саги об исландцах», в рассказе о прошлом возможна была только одна правда. Она была как бы совмещением исторической и художественной правды. Но она отнюдь не была чем-то средним между двумя правдами, возможными для современного человека. Она была органическим сочетанием того, что в сознании современного человека не сочетаемо. Она была богаче и содержательнее обеих современных правд. Нечто подобное этой архаической правде существует и в наше время, например, во всяком рассказе о сновидении: невозможно удержать сновидение в памяти с какой-либо степенью точности, но вместе с тем невозможно и удержаться от того, чтобы принять свой рассказ о нем за правду.

Не только те, кто писал «саги об исландцах», верили в то, что все в них — правда, но, конечно, и слушатели или читатели этих саг, т. е., в сущности, все в Исландии до самого недавнего времени. Наивная вера в абсолютную правдивость «саг об исландцах» долгое время господствовала и в науке и проявлялась, в частности, в том, это эти саги назывались «историческими» в отличие от саг, в которых много сказочной фантастики и которые еще в древности были названы «лживыми». Между тем вымысел в «сагах об исландцах» очевиден прежде всего из самой их манеры повествования, из того, что в этих сагах всегда подробно описываются действия отдельных людей и приводится все сказанное ими в описываемой ситуации, нередко и то, что никто не мог видеть или слышать. И если этот вымысел все же не замечали в Исландии в течение многих столетий, то это, конечно, потому, что там сохранялась способность поставить себя на место тех, кто писал эти саги и наивно не замечал в них вымысла. Когда же исследователи саг потеряли наивную веру в абсолютную правдивость саг, вымысел в них стал им вдруг очевиден, и они, естественно, пришли к убеждению, что он был очевиден и тем, кто писал саги, т. е. что он был сознательным. И «саги об исландцах» стали считать произведениями, совершенно тождественными историческим романам нового времени, а тех, кто писал эти саги, — такими же сознательными авторами, как авторы романов. Но в наивном доверии к абсолютной правдивости «саг об исландцах» было, в сущности, больше их понимания, чем в недоверии к их правдивости, возникшем в результате их научного исследования.

Что «саги об исландцах» не исторические романы, а нечто совсем другое, видно, в частности, из их охвата действительности: то, что описывается в них, — это не какие-то кусочки прошлого, не отдельные картинки частной жизни людей прошлого, как могло бы быть, если бы эти произведения были историческими романами, а все события, которые произошли в частной жизни всех исландцев в определенную эпоху. Возможно ли это, однако? Это оказалось возможным благодаря тому, что существовало очень ограниченное представление о том, что такое событие. Событием считалось только нарушение мира, т. с. распря между отдельными членами общества. Если никакой распри не происходило, то считалось, что ничего не происходит и описывать нечего. «Все было спокойно», — говорится в «сагах об исландцах» в таких случаях. Таким образом, у «саг об исландцах» есть единое содержание — все события частной: жизни всех членов данного общества в определенную эпоху. В этом смысле эти саги образуют как бы единое литературное произведение. И если рассматривать их так, то тогда по широте охвата действительности они величайшее из произведений мировой литературы.

«Саги об исландцах», взятые по отдельности, как будто имеют то общее с историческими романами, что и в тех и в других объединяющим стержнем служит жизнь одного или нескольких «частных лиц», только эпизодически выступающих на большой политической арене. Однако в романе обращение к частной жизни — результат того, что в литературе получил права гражданства сознательный художественный вымысел, сначала в рассказе о настоящем, а потом и в рассказе о прошлой эпохе (известно, что исторический роман возник много позднее, чем роман из современной жизни). Между тем в «сагах об исландцах» обращение к частной жизни объясняется тем, что в Исландии не было государства, и поэтому содержанием рассказа о прошлом, совмещающем историческую и художественную правду, должны были, естественно, стать не общегосударственные дела или деяния правителей государства, а то, что было эквивалентом этого в древнеисландском обществе, а именно — распри между отдельными членами этого общества. Таким образом, персонажи «саг об исландцах», в сущности, не в большей мере частные лица, чем обычные персонажи исторических произведений, или, вернее, они одновременно и частные, и исторические лица —