Результат чётко и однозначно отрицательный.

Лесник задумчиво посмотрел на Петракова – глаза пустые, стоит по стойке смирно посередине своей каморки.

Казённая, при лицее, квартирка сторожа не блистала убранством: короткая тахта, две табуретки, – вот и вся обстановка.

Ростом Петраков не удался – детских размеров ложе его вполне устраивало. Ещё была электрическая плитка и скромная кухонная утварь. На сковороде недоеденное овощное рагу. Продукты лежали на полу: кочан капусты, пакеты с картошкой и морковкой, растительное масло, хлеб, кефир… Гость поинтересовался:

– Где у тебя холодильник, Алябьев?

– Меня зовут Петраков.

– Допустим. Могу хоть Соловьём звать, если откликнешься.

'Соловей' – такую кличку сторож получил в тюрьме и спецпсихушке. Из-за фамилии, надо полагать. Хотя что-то птичье в нем и без того было. Только не соловья он напоминал, скорее воробья.

– Где ты хранишь мясо! – терпеливо спросил Лесник. Хозяин каморки обиженно нахохлился.

– Я не ем мяса.

– С каких пор?

– Меня вылечили, – Петраков непроизвольно содрогнулся: вспомнил что-то.

Лечили, лечили и вылечили… Может, и так. Лечили – это точно. Лесник понял это ещё у дверей. Психотерапии здесь не было в помине. Скорее – психохирургия. Психовивисекция… Однако некоторые вещи из Петракова-Алябьява выбили – в прямом смысле слова. Реакцию на замах продемонстрировал вполне характерную.

Но стоило проверить все. До конца.

– Холодильник-то твой где? – напомнил Лесник.

– Нету.

– А дома есть?

– Дом здесь.

– Я про другой. Про дом, о котором никто не знает. Он ведь с холодильником?

Петраков сел и а табурет, обнял себя руками, словно ему вдруг стало зябко, и с минуту молча сидел, раскачиваясь. Слово 'холодильник' вызывало в нем полузабытую гордость и – одновременно – вихрь страшных картинок: ремни, которыми его удерживают на операционном столе, ослепительную боль, возникающую сразу после укола, неистребимый вкус плесени во рту – весь следующий день…

– Я не ем мяса, – наконец сказал он. Монотонным, ничего не выражающим голосом. Лесник выглянул в окно.

– Это цокольный этаж? А подвал есть?

– Не подвал, а технический этаж.

– Показывай…

На краткую экскурсию в подвал Лесник отправился скорее по инерции, чем по необходимости. В подвале, конечно, прохладно – по сравнению с июньской жарой, – но не настолько, чтоб хранить там самопальную тушёнку. И вообще, едва ли бывший серийный маньяк, пусть он и клинический дурак, осмелится прятать свои трофеи в таком ненадёжном месте. Была надежда обнаружить характерные предметы, сопутствующие былому увлечению Алябьева: инструменты или запас пустых баночек… нет, ничего такого не нашлось.

Они поднялись обратно.

– Говоришь, ты теперь вегетарианец? Отрадная метаморфоза…

Ответа не было. Петраков не знал слов 'вегетарианец' и 'метаморфоза', но сообразил, что скоро его оставят в покое. Так и случилось. Лесник ещё раз посмотрел вокруг, пожал плечами и ушёл.

Когда неприятный гость наконец удалился, сторож доел холодные овощи и пошёл в спортзал – командовать вечностью.

Сев в машину, Лесник не торопился уехать. Задумался, снова рассматривая тест-полоски, упакованные в прозрачные пакетики (дабы приложить к будущему отчёту). Вроде все сделано правильно, и результат однозначен, но смутное недовольство оставалось.

Статистика – вот что тревожило Лесника. Банальная наука статистика.

Каннибализм в развитых социумах – явление редкое, можно сказать уникальное. (Если, конечно, исключить времена катаклизмов, сопровождаемых лютым голодом.) Но сейчас войны, блокады и коллективизации не наблюдается. Вероятность пересечения в одной точке пространства-времени двух каннибалов выражается длинной цепочкой нулей после запятой и сиротливой единичкой в конце.

Однако – пересеклись. Активно действующий Мозговед и исцелённый Соловей. Исцелённый…

Людоед, перейдя на картофель, исхудал от нехватки жиров, и его заострившийся профиль агрессивен стал и суров… – вспомнил Лесник удивительно уместный стишок.

То, что Петраков не активный тенятник – это факт. И уж, конечно, не Мозговед. Даже если предположить, что обиженная жизнью пташка возобновила свои кулинарно-арифметические опыты, – сочные куски мяса никогда бы не были выброшены на помойку. Кроме того, свои жертвы импотент-Алябьев не насиловал. Получается, он стал Петраковым отнюдь не понарошку. Соловью скрутили шею: десять лет дурдома не прошли даром.