Пробежав его глазами, директор побледнел.

— В бумаге говорилось, что представление цирка запрещается.

— Но… позвольте… как же так… по какой причине… и билеты… билеты же раскуплены…

— О причинах сообщать не уполномочен. Однако полагаю, вы обязаны знать: все развлекательные мероприятия в городе дозволяются только с особого разрешения министра культуры, а неразрешенные мероприятия строжайше запрещаются. Что касается билетов, то не позднее завтрашнего дня вам необходимо уплатить в городскую казну налог со всей суммы, полученной вами за билеты. Не вздумайте обмануть: я наблюдал за очередью и зафиксировал, какое количество билетов было вами продано. Кроме того, необходимо заплатить налог на воздушные шары, на музыку и на следы на песке, которые вы изволили оставить, расположившись на этой поляне.

— Но простите… если представление не состоится и мы вернем деньги публике, то как мы заплатим налог?

— Не могу знать, — сухо ответил помощник начальника полиции. — Всего наилучшего.

И он отправился прочь.

Марик слышал весь этот разговор, и он был просто потрясен неожиданно свалившимся на цирк несчастьем. В отчаянии он побежал вслед за полицейским:

— Погодите, господин помощник начальника, погодите!

Полицейский развернулся, остановился и отдал Марику честь, глядя мимо него холодными голубыми глазами и топорща усы.

Марик слегка оробел, но собрался с духом:

— Дяденька… господин начальник помощника… то есть… А если попросить министра культуры, он разрешит нам выступать?

— Министр культуры принимает население два раза в неделю, и сегодня у него неприемный день. У тебя все вопросы, мальчик?

— Нет, не все. А скажите, зачем надо платить налог на воздушные шарики?

— Потому что, надувая их, вы используете в целях духовного обогащения королевский воздух столицы. Это облагается налогом. И если твои вопросы закончились, то мне пора идти.

— Представление должно было начаться через сорок минут. Если мы вернем билеты, то мы разорены. Заплатить налог будет совершенно не из чего, а кроме того, если мы начнем с такого скандала, кто же потом захочет ходить в наш цирк! — Господин директор огорченно махнул рукой с зажатым в ней налоговым уведомлением.

— Да, — подала голос Казимира, — когда этот полицейский начальник протянул мне этот налоговый документ вместо того, чтоб купить билет, я просто обомлела. Вы видели, какая там непомерная сумма? Ведь это же две трети нашей выручки!

— Не забывайте, мадемуазель Казимира, что мы вообще не получим никакой выручки, если представление запрещено! Мы разорены. Мы погибли.

— Чепуха! — Рио-Рита топнула ногой и еще раз громко повторила: — Че-пу-ха! Нам никак нельзя отменять представление. Ну что случится от того, что мы выступим один-единственный раз? А завтра мы пойдем к министру культуры и получим разрешение. Ведь это же министр куль-ту-ры — не может же он не понять нас, артистов. Я уверена, что завтра все уладится! Давайте готовить арену!

— Что вы скажете, друзья мои? — Директор обвел глазами притихшую труппу. — Как нам поступить? Эва, вы у нас человек новый, что вы думаете по этому поводу?

Шкатулка невесело улыбнулась:

— С таким же успехом вы можете спросить Миску, она тоже новичок в нашем цирке. Я думаю, что поскольку рискуют все, то и решать надо всем вместе. Голосованием.

— Голосуем. Отличная мысль, — вздохнул господин директор. — Итак, Флик, Фляк, Хоп, Иогансон, Рио-Рита, Эва, Мелодиус, Казимира — сколько получается человек?…

— Постойте, — прервала его Шкатулка. — Вы кое-кого забыли. Марик, Китценька, Аделаида, Филипп, Миска, лошади…

— Марик? Но он еще ребенок, и потом, он все же не член нашей труппы, — возразил было господин директор.

— Вы так думаете? — подняла брови Шкатулка. — Мне кажется, вы сказали это сгоряча. Рискуем мы все одинаково, заметьте.

— Хорошо, — сдался господин директор. — Зовите всех.

Через сорок минут цирк был полон.

Представление началось.

Горе очень часто уживается с радостью. И тот, кто радуется сквозь горе, очень стесняется, что радость сильнее его. Потому что кажется, что горевать надо всей душой, — иначе это нечестно.

Китценька впервые в своей жизни испытывала это странное чувство — горе пополам с радостью.

Горя было предостаточно.

Сегодня вечером их с мадемуазель Казимирой номер был последним по счету. Но не успела Китценька сделать на арене первый пируэт, как неожиданно музыка смолкла, а по залу пронесся шум.

Звеня зеркально отполированными саблями, на манеж шагнули полтора десятка полицейских. Возглавлял их уже знакомый усач.

— Неразрешенное представление запрещается! Прошу всех немедленно покинуть зал! — громко объявил он.

В публике начался ропот, заплакали дети, однако блеск полицейских сабель оказался очень убедительным. Публика потянулась к выходу, и через пять минут в цирке остались только циркачи и пятнадцать людей в форме.

— Попрошу всех нарушителей явиться сюда. Не пытайтесь скрыться, это бесполезно, — сказал помощник начальника. — Я имею портреты всех участников представления, и завтра каждый сбежавший будет объявлен во всекоролевский розыск как враг королевских подданных и личный враг короля!

Никто и не думал убегать. Цирк «Каруселли» стоял перед полицейскими как маленький сплоченный отряд. Даже маленькая Китценька прижалась к ноге Казимиры, но никуда не убегала, хотя ей и было ужасно страшно и язык у нее пересох.

Господин директор вышел вперед.

— Я полагаю, вы несете ответственность за все происходящее? — осведомился усатый.

— Да, — тихо ответил директор. — Я один несу за все ответственность. Мои люди тут ни при чем. Я… я приказал им начинать представление. И я готов ответить за все.

— Это неправда, неправда, — зашумели все, — мы все решили, что…

— Молчите! — возвысил голос директор. — Молчите! Распустились вы у меня, вот что! Я говорю: я один принял такое решение, и не сметь, не сметь мне возражать!

— Но, господин директор, ведь голосование… — начал было Иогансон.

— Вы бредите, господин фокусник! Какое еще голосование? Идите занимайтесь своими кроликами и не лезьте, куда вас не звали!

Конец спору положил помощник начальника.

— Вы арестованы, господин директор! Прошу следовать за мной!

И господина директора увели в городскую тюрьму.