всегда. Из века в век.

Он кашляет и дрожит.

Но вот и крыльцо дома. Дверь. Прихожая. Вот и печка.

И я успеваю сказать Аристарху, что он молодец. Что он герой. Успеваю посоветовать, чтоб он переоделся в сухое. Если есть во что переодеться. А то заболеет.

Больше я ничего не успеваю.

Потому что приезжают врачи — два веселых толстых доктора с мягкими руками. Они мнут Гуль живот, поворачивают ее, а потом говорят: «Госпитализируем, собирайтесь. Все собрано? Молодцом, мамочка!»

Один из них заворачивает Гуль в теплый плед, и Гуль на носилках уносят из дома. А Мира, прежде чем переступить порог, оглядывает комнату еще раз.

И спохватывается.

Берет меня и сует в пакет с вещами. Туда, где халат, и тапочки, и какие-то документы. В пакете тесно, я почти сложена пополам, коленки упираются в нос.

Но я думаю: это правильно. Это хорошо.

Теперь у меня в животе зашитая дырка. Мне разрезали живот, а потом зашили иголкой и ниткой. Называется операция аппендицита. Сейчас немного больно. Но не очень.

Так что мы с Лялькой стали немного похожи. Ее ведь тоже шили иголкой и ниткой.

Когда меня привезли в больницу, я все время плакала. И даже плохо помню, как что было. Но доктор, который делал мне операцию, — не тот, который приезжал на скорой помощи, а совсем другой доктор, Владимир Степанович, начал со мной разговаривать. Спросил, первый ли раз я в больнице. И рассказал, что сам он попал в больницу, когда ему было три года.

— Я тогда без мамы лежал. А тебя мама ждет. Хорошо.

На минуточку я вдруг подумала: а что, если это правда и меня на самом деле ждет там, в палате, мама…

Но я же знаю, что докторам надо говорить только правду — иначе они не смогут правильно тебя лечить. Мне рассказывали в школе про одну глупую девочку. Она однажды съела целую пачку таблеток. И ей стало плохо-плохо. Доктор начал ее спрашивать, как было дело. А девочка решила не сознаваться. И тогда доктор начал лечить ее от всего на свете. На всякий случай. И эта девочка лежала в больнице потом сто лет, пока ее от всех на свете болезней не полечили. А когда она из больницы вышла, все ее подружки выросли и состарились, у них были уже внуки и пенсия. А девочка так все и была в третьем классе. Конечно, она потом уже не ела таблеток без спроса.

Так что я сказала доктору правду. Что моя мама умерла. И поэтому она меня нигде не ждет.

Доктор кашлянул под маской и согласился со мной.

Что да, наверное, если так, то мама меня, наверное, не ждет.

По-моему, он не знал, что бы мне еще сказать. Люди вообще очень смущаются, когда я им говорю, что у меня мамы нет. А когда говорю, что нет бабушки, никто не смущается. Потому что бабушек у многих нет, а вот чтоб не было мамы — это редко.

Потом доктор спросил, умею ли я уже считать до ста.

— А когда вы будете мне живот ножом резать? — спросила я. Потому что меня очень интересовал этот вопрос. И еще — не забудут ли они сделать специальный замораживающий укол.

Я в одном мультфильме видела человека-лед. И думала: вот сейчас мне сделают укол, и от места, куда уколют, побегут такие голубые замораживающие иголочки. И я сама стану человек-лед. А льду — ему, конечно, не больно. Только как же тогда они будут резать меня ножом?

Но доктор посмотрел на меня с обидой:

— Что ты все: ножом, ножом… Я тебе кто — разбойник с большой дороги, чтоб маленьких девочек ножом резать? Операции делают скальпелем!

И я сразу поверила. Вы только послушайте, как это звучит! «Скальпель» — сразу ясно, это такой специальный ножик для того, чтоб резать замороженных больных людей.

— Ты меня со своими замороженными людьми совсем заболтала, — сказал доктор. — В общем, так: лежи и считай до ста. Умеешь?

Конечно, умею. Я уже во втором классе.

— Великолепно! — обрадовался доктор. — Считать надо вслух — начнешь, когда мы тебе скомандуем. И прислушивайся к себе: как замерзнет у тебя левая пятка — так, значит, все готово, заморозка сработала и операцию можно начинать.

И я лежала и прислушивалась к себе, но пятка никак не замерзала. Или замерзала?

— Считай, — напомнил доктор.

Я начала считать:

— Один, два, три, четыре…

А потом слышу:

— Открой глаза.

Живот как болел, так и болит. И мне так неудобно: хвалилась, что умею считать до ста, а сама сбилась. И тут мне сообщают, что уже всё. Операция давно закончилась.

— А почему у меня живот как болел, так и болит? — возмутилась я.

— А ты как хотела? — удивилась медсестра.

Понятно — как! Если мне лечат, например, больной зуб, он перестает болеть. Для того и лечат.

Но медсестра мне объяснила:

— У тебя в животе дырка, ее зашили нитками. Конечно, она еще какое-то время поноет, а потом боль пройдет. Скоро пройдет. Потому что аппендикс, который болел у тебя внутри живота, доктор удалил.

Когда я вернулась в свою палату, меня там ждала тетя Мира. И очень радовалась, что я жива и почти здорова. Что меня ей вернули.

Лялька меня тоже там ждала.

Доктор Владимир Степанович сказал, что как только мой живот зарастет окончательно, так меня и отпустят домой.

И начала я выздоравливать и дырку в животе заращивать.

Со мной в палате еще один мальчик Колечка лежал, маленький, пять лет всего. И мама его тоже все время была тут.

Покоя в этой больнице нам никакого не давали. То градусники с утра, то заходят полы помыть, то перевязка, то обед. А то обход.

Как-то вечером медсестра сказала, чтобы завтра мы с утра были готовы к профессорскому обходу. А утром прибегает и кричит:

— Ой, мамочки, что это у вас тут делается! Профессорский обход уже начался, давайте-ка скорей убирайте все с тумбочек, что не положено!

Я сначала подумала, она так причитает — ну, знаете, как люди, когда пугаются, вскрикивают: «Ой, мамочки!», по потом поняла — она так тетю Миру и Колечкину маму называет: «мамочки».

Колечкина мама сразу вскочила и начала хлопотать — убирать с тумбочки вещи.

У них там — как у нас примерно, то же самое. Телефон сотовый лежит, альбом, чтоб рисовать, карандаши, чашка, ложка, книжка… Колечке мама читает сказки про Братца Кролика и Братца Лиса.

А у меня на тумбочке — книжка про цирк, такая толстая, оранжевая. Мы ее только-только читать начали, как этот профессорский обход случился.

Только тетя Мира почему-то ничего с тумбочки убирать не стала.

Колечкина мама как все с крышки смела внутрь и по сумкам распихала, так сразу и увидела, что моя тетя Мира ничего такого не делает.

— А вы почему не убираете вещи?

Тетя Мира засмеялась: