– Моя леди, – начал Дэвид, и голос его дрогнул. – Я прошу вашей руки и сердца. Будьте отныне моей женой, госпожой всей моей жизни.

Вдруг раздались аплодисменты, кто-то даже засвистел.

– Соглашайся! Он тебя любит! – кричали со всех сторон.

Мишель была словно в бреду.

– Да, – почти простонала она, – я стану вашей женой.

Дэвид поднялся и поцеловал Мишель в лоб.

– Я люблю тебя, – шептал он словно в исступлении, – и буду любить всегда.

Тут Мишель увидела, как сквозь толпу пробирается женщина.

– Пустите, пожалуйста, пустите, там мой муж, – говорила она.

Сердце Мишель остановилось. Она вся напряглась. Женщину пропустили, и она бросилась… к Этьену.

– Жюльен!

Тот распахнул ей навстречу объятия и рассмеялся. Он не дал сказать жене ни слова и, едва обняв ее, вскочил на коня – ловко, словно всю жизнь только на лошадях и ездил. Женщина уже насупилась, явно собираясь возмутиться по этому поводу, но Жюльен, наклонившись, ухватил ее за руку и сильным движением поднял к себе. Женщина была стройная, невысокого роста. Жюльен Этьен рядом с ней выглядел богатырем. Он поворотил коня и, проследив, чтобы жена хорошо устроилась, закричал во все горло, как когда-то в древности кричали глашатаи на площадях средневекового Цюриха:

– Дорогу королеве! Дорогу ее величеству!

Его жена засмеялась, замахала руками. Люди засвистели, зааплодировали и расступились. Жюльен пустил коня рысцой. Тут же закричали полицейские:

– Стой! Куда!

– Остановитесь немедленно!

Жюльен уже не слышал их. Он несся по улице, одной рукой придерживая жену, другой – поводья. Полицейские кинулись по машинам и поехали за ними.

Дэвид мысленно поблагодарил Жюльена: друг увел за собой полицейских, чтобы те не разлучили влюбленных сразу после примирения и взаимных признаний. Дэвид воспользовался моментом.

– Уедем, – шепнул он Мишель.

Через минуту оба уже сидели в такси, толпа провожала их свистом, криками, пожеланиями счастья и большого количества детей.

Мишель не хотелось ничего говорить. Она опустила голову на грудь Дэвида, одетую в доспехи. Металл обжег щеку холодком. Мишель было приятно чувствовать, как он нагревается от ее тепла.

– Отель «Саввой Бор-Ан-Виль», – сказал Дэвид, и машина тронулась.

Замелькали огни, люди, дома. Мишель закрыла глаза. Где-то там, под этой броней, билось сердце. Сердце горячее, чуткое, нежное и… любящее.

– Что прикажете делать, если я не люблю вас. И никогда не любила. Вы ведь знаете, что я и замуж вышла только по настоянию матери. Ведь вы знали. – Она обернулась, каштановые волосы рассыпались по белоснежным плечам. Жозель продолжала свою речь. Как и в прошлый раз теребила кружевной платок, разглаживая узор пальцами. Но ни ее волнение, ни тревога не казались естественными.

– Не обижайся, – шепнул Жюльен Дэвиду, – но, по-моему, она играет хуже, чем в прошлый раз.

– Я тоже заметила, – присоединилась к мнению мужа Катрин.

– Согласен. – Дэвид задумчиво кивнул. – Но она ведь предупредила, что так и будет, не хотела исполнять эту роль. Вообще играть не хотела. Я спрашивал почему. Она сказала, что я пойму.

Раздался шум. На сцене появился Рикардо. Жозель будто бы вздрогнула, ссутулилась, но все это получилось как-то наигранно.

– Ты бледна, мой друг, – сказал Рикардо, – поди приляг, до обеда еще около часа.

Он хотел обнять жену, Жозель отстранилась, опустила глаза. Не было в этом движении ни отвращения, ни равнодушия, ни ненависти. Он был пуст и показался каким-то чисто техническим приемом.

– Ты не верна! – заорал Рикардо. – Подлая изменница! Так скройся с глаз моих, исчезни!

Жозель метнулась к мужу, но тут же отстранилась, словно пораженная его гневом. Слезы побежали по ее щекам. Но глаза молчали. Жозель стояла посреди сцены, как и должна была стоять. Однако по ее виду ничего нельзя было сказать.