— Вон там, в Сан-Лео, — простодушно ответил Кастрокаро.

Делла Вольпе колоритно выругался.

— Мы считали вас погибшим. Весь день мои люди искали ваше тело у подножия скалы.

— Мне жаль разочаровывать вас и жаль потраченных усилий ваших людей, — улыбаясь, сказал Лоренцо, и делла Вольпе опять выругался.

— Как случилось, что вы потерпели неудачу, и, как случилось, что вы, потерпев неудачу, остались живы?

— Я не потерпел неудачи, — был ответ. — Я еду к герцогу с условиями капитуляции гарнизона.

Делла Вольпе откровенно отказывался верить ему до тех пор, пока кондотьер Лоренцо не сунул под его единственный глаз письма синьорины Бьянки де Фиорованти. Увидев их, ветеран усмехнулся.

— Ха! Клянусь рогами сатаны! Теперь я понимаю! Вы всегда знали, как обращаться с женщинами, Лоренцо.

— Для одноглазого вы видите слишком много, — отворачиваясь от него, сказал Лоренцо. — Мы поговорим об этом в другой раз, когда я женюсь. Доброй ночи!

Он добрался до Урбино, когда было уже далеко за полночь. Но, несмотря на поздний час, герцог еще не был в постели. Знавшим Чезаре Борджа казалось, что он вообще не спал. Те, у кого были к нему неотложные дела, находили его бодрствующим в любое время дня и ночи.

Его высочество находился в библиотеке вместе с Агапито, готовил письма для отправки в Рим, когда ему доложили, что прибыл кондотьер Лоренцо Кастрокаро.

Когда он вошел, герцог пристально взглянул на него и резко бросил:

— Ну, вы принесли мне весть о взятии Сан-Лео?

— Не совсем так, ваше высочество, — ответил кондотьер. — Но я принес вам письма с предложениями о капитуляции и ее условиях. Если ваше высочество подпишет их, завтра от вашего имени я вступлю во владение крепостью Сан-Лео.

Герцог изучающе всмотрелся в лицо капитана.

— Вы вступите во владение? — мягко улыбнулся он.

— Как комендант, назначенный вашим высочеством.

Он положил письма перед герцогом, и тот, быстро пробежав глазами текст, передал их Агапито, чтобы тот ознакомился с ними более тщательно.

— Тут есть условие, что синьора Бьянка де Фиорованти должна остаться в Сан-Лео, — с удивлением сказал секретарь.

— Почему? — спросил Чезаре Лоренцо. — Зачем вообще нужны какие-то условия?

— Дело приняло неожиданный оборот, — разъяснил кондотьер. — Все прошло не столь гладко, как я надеялся. Я избавлю ваше высочество от выслушивания всех деталей, но суть в том, что, когда я оказался внутри замка, меня схватили, и мне пришлось принять предложенные условия, сочтя их наилучшими.

— Надеюсь, вы не считаете их невыгодными для себя? — спросил Чезаре. — Будь это так, я был бы огорчен. Но я не думаю — ведь синьорина Бьянка, говорят, очень хороша собой.

Кастрокаро густо покраснел, смущенный этим неожиданным замечанием.

— Вам известно об этом, ваше высочество? — только и смог выговорить он.

Чезаре отрывисто и почти презрительно рассмеялся.

— Во мне есть что-то от ясновидца, — ответил он. — Я мог предсказать результат еще до того, как вы отправились туда. Но вы хорошо выполнили свою задачу и назначаетесь комендантом Сан-Лео. Агапито, сейчас же напиши приказ. Капитан Лоренцо спешит вернуться к синьорине Бьянке.

Через полчаса после того, как озадаченный, но счастливый Кастрокаро опять ускакал в сторону крепости, Чезаре поднялся из-за письменного стола, зевнул и улыбнулся своему секретарю, которому полностью доверял и к которому испытывал дружескую привязанность.

— Итак, Сан-Лео, который мог бы продержаться целый год, — наш, — сказал он, удовлетворенно потирая руки. — Кастрокаро считает это своей заслугой. Дама тоже полагает, что с помощью этого шарлатана Трисмегита добилась своего. И никто из них даже не подозревает, что вышло так, как хотел я. — И для Агапито изрек афоризм: — Тот, кто хочет достичь влияния, должен не только научиться использовать людей, но делать это так, чтобы они не подозревали, что их используют. Если бы в ту ночь в доме Корвинуса Трисмегита я случайно не подслушал кое-что и не расставил нужным образом человеческие фигуры в этой игре, все могло бы сложиться иначе, и многие лишились бы жизни прежде, чем распахнулись ворота Сан-Лео. И я принял меры, чтобы любовный эликсир чародея подействовал именно так, как тот обещал. Синьорина Бьянка, по крайней мере, верит этому обманщику.

— Вы предвидели это, ваше высочество, давая Кастрокаро столь опасное поручение? — рискнул спросить Агапито.

— Как же иначе? Где бы я отыскал человека, для которого оно представляло бы меньшую опасность? Он не знал, что синьорина Бьянка там, а я постарался сохранить это в тайне. Я послал его, будучи уверен, что, если он не сможет открыть ворота солдатам делла Вольпе и попадет в плен, у него хватит смекалки не выдавать себя, а мадонна, естественно, будет вынуждена предположить, что любовный эликсир заставил его прийти к ней. Сможет ли она, зная это, повесить его? Могла ли она поступить иначе, чем поступила?

— Действительно, Корвинус сослужил вам хорошую службу.

— Настолько хорошую, что он сохранил этим себе жизнь. Сегодня шестнадцатый день, а этот драгоценный яд все еще не убил его. — Герцог отрывисто рассмеялся. — Агапито, прикажите отпустить его завтра. Но велите оставить мне на память его язык и правую руку. Чтобы он никогда не смог более написать или произнести никакой лжи.

На другой день Сан-Лео капитулировал на почетных условиях, а Толентино и его люди выехали, держа пики на бедрах. Капитан выглядел очень угрюмым, поскольку происшедшее оскорбляло его честь воина.

Затем в крепость во главе своих солдат въехал кондотьер Лоренцо Кастрокаро, чтобы сложить комендантство к ногам синьорины Бьянки.

Они обвенчались в тот же день в крепостной часовне, и, хотя прошло немало лет, прежде чем они признались друг другу в хитростях, к которым оба прибегли, сохранившиеся свидетельства говорят, что за все это время они ни разу не пожалели об этом.

Государственный секретарь флорентийской синьории[18] направил своего мула через мост, соединяющий берега речки Мизы, и, натянув поводья у въезда в городок Сенигаллия, остановился, осматривая окрестности. Справа от него, на западе, солнце клонилось к далекой туманной гряде Апеннин, и его лучи превращали небо в зарево, которое усиливалось отблесками пламени, поднимающегося над городом.

Секретарь колебался. По натуре он был мягок, почти робок, как и подобает человеку ученому и мыслящему, но его характер резко контрастировал с безжалостной откровенностью написанных им сочинений. Его внимательные, широко посаженные глаза неторопливо обежали открывшуюся картину, и на проницательном, оливкового цвета лице отразилось беспокойство. Доносившиеся из города крики подтверждали его худшие опасения о том, что в городе творится насилие. Стража в воротах, пристально следившая за ним, неверно истолковала его нерешительность и потребовала сообщить о цели его приезда в город. Он назвал себя, и они почтительно поклонились дипломату.

Макиавелли тронул шпорой мула и поторопился проехать сквозь арку, под которой скопились грязь и