Интересно, что у нее на уме? Если она преподнесет мне завтра жюльен и индейку в киви и яблоках, впору будет уносить подобру-поздорову ноги.

Перед выходом из квартиры я одернул перед зеркалом пиджак. Когда под мышкой кобура с пистолетом, даже в жару приходится таскать костюмы или, на крайний случай, ветровку.

Не сказал бы, что мне слишком нравится моя внешность.

Честно сказать, она мне совсем не нравится, но я не комплексую по этому поводу. Охота забивать голову всякой ерундой. Внешность как внешность. Типичный полицейский барбос тридцати лет от роду. Ни худой, ни толстый. Морда красная — не от пьянства, а от рождения. Не накачан — спортом никогда не увлекался. При первой встрече со мной, как я заметил, взор приковывает не мое заурядное лицо, а руки. Огромные кувалдометры, будто я всю жизнь простоял в кузнице. Мои руки сразу наталкивали на мысли о переломленных костях и вдавленных носах. Надо сказать, что после моего кувалдометра мало никому не казалось. На правой руке тускло светился массивный платиновый, с бриллиантом перстень.

Естественно, нужен он мне был не для пижонства и не для крутизны, как полудиким мафиозникам. Просто это фамильная драгоценность, переданная мне прабабкой-белоэмигранткой.

— До вечера, дорогая, — я чмокнул Клару в щеку…

Официально работа в МУРе начинается в десять, часов, но принято приходить минут на двадцать пораньше. После пятиминутки я устроился в кабинете, наполненном галдящими, курящими, дурачащимися великовозрастными детишками, именуемыми операми. Я все-таки сумел сосредоточиться и отпечатал на электрической машинке недельный план. Кто-то на очень верхнем верху в очередной раз съехал с ума на этих планах. И теперь приходилось писать планы работы, планы по составлению планов работы, планы по улучшению планирования — ну и далее в том же духе.

Изготовив бумагу и подписав ее, я несколько минут пялился в окно. Кто-то мог подумать, что я с какой- то целью изучаю унылое желтое здание напротив. Но я был занят другим.

Сначала я отмерял семь раз. Потом еще раз по семь. Потом решился, вытащил из портфеля видеокассету с дефицитнейшими российскими новыми мультиками студии «Пилот», которые достал мой брат, работающий на телевидении, и отправился к шефу.

У шефа два главных хобби. Одно — мультики. Он смотрит только их, знает наизусть и постоянно цитирует. Второе увлечение — игра в шашки в поддавки. Сейчас он сидел в своем кабинете и играл в них со своим главным партнером — прокурором отдела прокуратуры города Курляндским. Тем самым, который хотел закрыть «Завалинку у Грасского». В поддавки они вдвоем резались не первый десяток лет, начинали еще на галерках в аудиториях МГУ, когда вместе таким образом отлынивали от изучения юридических премудростей.

— Вон ту шашку двиньте, — подсказал я шефу.

— Подсказчик выискался! — возмутился Курляндский. — Санкцию на арест не дам.

— На чей арест?

— Ни на чей не дам.

Шеф все-таки двинул шашку по моей подсказке… И проиграл партию в четыре хода.

Курляндский расплылся в улыбке и, довольно потерев руки, кивнул мне:

— Молодец, Гоша. Приходи в любое время, на кого хочешь санкцию получишь.

— А я тебе еще линию по алкоголикам дам, — сообщил шеф мрачно.

Я заискивающе протянул ему видеокассету, и он тут же размяк.

— Подарок, — сказал я. — В продажу еще не Поступала. Братишка на телевидении стащил.

— Молоток у тебя брат, — оценил шеф. — Ну, рассказывай, зачем пришел.

Я изложил жгучую историю об исчезновении псих-больных и высказал предположение, что тут не обошлось без чьей-то вражьей руки.

— И что ты, братец Лис, предлагаешь? — в голосе шефа я не различил никакого энтузиазма.

— Для начала создать следственно-оперативную бригаду.

— Георгий, а психзаболевания через рукопожатия не передаются? — заботливо осведомился шеф. — А воздушно-капельным путем? На тебя что-то неважно действует общение с контингентом.

— Но ведь психбольные пропадают.

— Мало ли. На то они и психи, — вставил словечко Курляндский. — Одни пропадают. Другие порнографические и сутенерские газеты издают. Кстати, я позавчера одну такую закрыл.

— Так чего мне делать? — возмутился я. — Обо всем забыть?

— Как забыть? — вскипел шеф. — Работать надо. Я твоей интуиции доверяю. У тебя «нюх, как у собаки, а глаз, как у орла» — в «Бременских музыкантах» поют'.

Трудись, Георгий.

— Ценное пожелание.

— Знаешь что, сходи к Дормидонту Тихоновичу Дульсинскому.

— К кому?

— К тому профессору, с которым мы тебя познакомили в театре. Лучше него в повадках ненормальных никто не разбирается. Шеф протянул мне черную лакированную визитку, где серебряным тиснением перечислялись многочисленные, и далеко не все, звания и достижения профессора

Дульсинского, а так же его телефоны.

— Он никогда не отказывал нам в помощи…

Я вернулся в кабинет и первым делом стал названивать по телефонам, указанным в визитке. По третьему телефону я дозвонился, Представился. Профессор вспомнил меня сразу. И действительно согласился помочь, назначил встречу у себя на квартире в восемь вечера.

В назначенное время я был на месте. Жил профессор на улице Тверской в сталинском доме, увешанном мемориальными досками.

Открыл мне голубоглазый телохранитель и шофер. Я умудрился вспомнить, что кличут его Марсель Тихонов, — в театре он торчал за спиной профессора, как бульдог, готовый вцепиться в любого при первом опасном жесте в отношении хозяина. Роль дворецкого он исполнял на пять баллов — естественно и спокойно. Он взял из моих рук портфель и поставил его в стенной шкаф, подал мне мягкие пушистые тапочки, слегка поклонился, махнул рукой в сторону комнаты и древесностружчатым голосом проскрипел:

— Вам туда. Ждут.

С высокого лепного потолка свисала старинная фарфоровая люстра, стеклянные двери с бронзовыми ручками как нельзя лучше гармонировали с массивной антикварной мебелью и тяжелыми красными бархатными портьерами. В обстановке комнаты чувствовались стиль и богатство. Это тебе не примитивные импортные мебельные поделки предмет обожания новой русской буржуазии.

— Мои предки славились отменным вкусом, — профессор заметил, что на меня произвела впечатление обстановка квартиры.

Он взял меня мягко под локоть, предварительно стряхнув с моего пиджака невидимую пылинку, и провел к креслу.

— Мой прадед исцелял человеческие души еще при царе. И дед занимался тем же. И отец. Все были в почете потому что дело свое знали. Вот они.

Он взмахом руки обвел вывешенные на стенах, очень неплохо исполненные портреты.

— Этот — кисти Нестерова, — сообщил мне пррфе сор. — А это — Налбандян. А этот портрет, на который ваш покорный слуга, исполнен Ильей Сергеевичем Глазуновым.

— Да-а… — я уселся в кресло. Напротив меня устроился профессор.

Голубоглазый зомби вкатил в комнату столик на колесах, на котором дымился серебряный кофейник, а также в обилии были закуски, фрукты, возвышалась бутыка коньяка.

— Настоящий армянский коньяк. Коллекционный, профессор провел пальцами по бутылке.

Голубоглазый зомби Марсель разлил по чашкам кофе плеснул в специальные коньячные рюмки коньяк и, повинуясь кивку хозяина, плавно удалился.

— За продолжение знакомства, — профессор поднял рюмку.

Я проглотил обжигающую жидкость. Коньяк на самом деле был отменный, нисколько не напоминал те cyppoгаты, нахально именуемые «Наполеон», «Метакса», которыми полны ларьки и магазины. Теперь долька лимончика к нему. Прекрасно! Я почувствовал, что мне здесь хорошо