румяные. А глаза серые, с карими искорками.

Женщина с недоумением переводила взгляд с ребят на деда.

— Здорово живешь, председатель! — сказал дед и снял свой малахай.

Олег удивился. Он ни за что бы не подумал, что эта простая женщина, очень похожая на молочницу, которая приносит им в дом молоко в бидонах, и есть председатель колхоза.

— Здравствуй, Семеныч, — негромко ответила она. — Кого это ты привел?

— Огородников, Настасья Семеновна, огородников.

— На подсолнухе или на бахче? — Настасья Семеновна строго глянула на ребят и взялась за карандаш.

— Нет, матушка, на картошке взял. Понадергали там кустов пятнадцать.

— На картошке?!

Женщина удивленно приподняла брови, внимательно посмотрела сначала на Юрку, потом на Олега. Взгляд ее задержался на Олеговом одеянии.

Олегу было неловко под взглядом этих умных, немного усталых глаз.

А Юрка сразу же, не дожидаясь вопросов, начал повторять свой рассказ, изредка приукрашивая его новыми подробностями.

История, рассказанная Юркой теперь уже более уверенно, произвела на председателя впечатление.

Она дважды переспросила название села, где, по рассказу, жила у ребят бабушка.

— Не Степановка, а Степновка, наверно, — поправила она Юрку.

И он поспешно согласился:

— Ну да, Степновка.

Настасья Семеновна поинтересовалась, как они ехали, и, узнав, что шли пешком, охнула и спросила, чем же они питались.

— Что удавалось найти, — ответил Юрка, скромно опуская глаза. — Уж конечно, главным образом на огородах.

Председатель задумалась. Она сидела, подперев щеку рукой и глядя куда-то поверх Юркиной головы. Потом, отпустив сторожа, она крикнула в соседнюю комнату:

— Матвей Ильич!

В соседней комнате громко двинулся стул, и на пороге сразу же появился тот самый человек с бородкой, который щелкал на счетах. Стоя в дверях, он критически осмотрел сначала Юрку, потом Олега.

Олег поежился.

— Матвей Ильич, мы не могли бы помочь ребятам добраться до Степновки?

— Это каким же манером? Дать машину персональную? Ваше дело, председательское.

— Да нет. Машины заняты. Где же машину с уборочной брать... Денег бы надо, Матвей Ильич, рублей пятьдесят. Им бы хватило на дорогу.

Матвей Ильич вдруг преобразился. Он выпрямился и, подойдя к председательскому столу, заговорил громко, пристукивая по столу маленьким жилистым кулаком:

— Из колхозной кассы?! Пятьдесят рублей?! Да вы что, Настасья Семеновна, в своем уме? Да за что, про что?.. Этакие лбы, поглядите на них, родная вы моя! Да их в плуг запряги— потянут заместо трактора!..

— Полно, Матвей Ильич. Ребята осиротели, к родным пробираются. Помочь бы надо. Видишь, сторож их на картошке взял. Разве на картошку сытые подадутся? Наших небось на горохе лови да на бахчах. А тут, видно, крайность!

— Крайность?! — Человек с бородкой даже подпрыгнул. — Тебе, Настасья Семеновна, все военное время видится. Да ты глянь, глянь на него, нешто от голода этакая рожа бывает? — И Матвей Ильич ткнул сухоньким пальцем чуть не в самый нос Юрки.

Юрка обиженно поджал толстые губы и пробормотал:

— Но-но, вы не очень-то!

— Баловство одно, помяни мое слово, председатель, одно баловство! — не унимался бойкий счетовод.

— Да ведь нельзя же, — неуверенно твердила Настасья Семеновна, смущенно оглядываясь по сторонам. — Как же так, Матвей Ильич? Неужто глаза закрыть да мимо пройти?!

— Нет, уж ты позволь, матушка, тебя маленько поучить. Никифоров Мишутка в седьмых аль в шестых еще? А прицепщиком ездит, ничего. Ты ему полста рублей за так не даешь? А Валька Сидоркин? Небось уж трудодней семьдесят на уборочной накатал? А он помене этого ростом и в плечах не больно широк... Только у матери его таких еще трое, и не приходится сидеть парнишке сложа руки, заработать самому охота. Знает, на чужих огородах не проживешь! Чего же ты ему полсотни не подбросишь? Или наши ребята хуже этих? Да ты ведь им полсотенную не отвалишь за здорово живешь. И правильно сделаешь!

— Ну ладно, ладно! Вечно с тобой дела не сладишь, — с сердцем махнула рукой Настасья Семеновна. — Уж как-нибудь сама их соберу...

Матвей Ильич, совсем было скрывшийся за дверью, вернулся.

— И не подумай, Настасья Семеновна, — заговорил он строго. — Неужто они милостыньку примут? А если примут, этакие бугаи, так я первый на них посмотрю да посмеюсь. На-кась!

Матвей Ильич пошарил у себя в кармане короткого пиджачка, вытащил старый, замусоленный и в нескольких местах порванный рубль и прихлопнул его ладошкой на столе:

— Принимай, убогие!..

Он победно оглядел ребят и решительно двинулся к двери. Потом еще раз вернулся, спрятал рубль в карман и, вытаращив глаза и дергая бородкой, крикнул:

— Хлебоеды! Много вас развелось, таких. А в борозде-то, в борозде кому стоять, а?..

Стыд горячей волной захлестывал Олега. Он чувствовал себя так, как если бы оказался совершенно голым перед большой толпой народа. Его даже мутило от этого чувства стыда и неловкости.

Но и Настасья Семеновна, видно, была смущена. Она несколько раз без цели переложила с места на место бумажки на своем столе, поправила под платком светлые волосы и вдруг, поглядев на Олега, засмеялась:

— Вот всегда так. Сначала рассержусь, не соглашаюсь, а потом вижу сама: правда твоя, Матвей Ильич! Вот что, ребята, раз уж вы у нас оказались, помогите нам немного на уборке. А мы вас потом в путь снарядим, а?

Олег почувствовал облегчение.

— Ну конечно, — ответил он, — мы с удовольствием! Только мы горожане, с сельским хозяйством мало знакомы...

— Это не беда. Я вас на хлеб пошлю. Сложку никогда не видали? Вот сейчас увидите. Вы там снопы побросаете. Людей у нас нехватка, и комбайны не справляются. Молотим после жатки на току...

— А когда же можно нам будет дальше следовать? — с легкой насмешкой поинтересовался Юрка.

— А когда захотите, задерживать не станем. Денька два поработаете, я на правлении поговорю, глядишь, Матвей Ильич смилуется, чек выпишет... Сашок! — крикнула Настасья Семеновна, далеко высовываясь в окно.— Сашок, подойди-ка сюда. Ступай, милый, покажи ребятам, как пройти на ток...

Маленький Сашок в большой отцовской фуражке, на которой еще виднелся след красноармейской звездочки, и в одних трусах на голом, загорелом до синеватой черноты теле подошел к окну.

Ему было холодно в одних трусах и фуражке. Из носа его свисала большая прозрачная капля, он то и дело вздрагивал и проводил под носом загорелой ладошкой.

— Ты что, замерз? — спросила Настасья Семеновна. — Пошел бы рубаху надел.

— Не, я купалси, — пояснил Сашок и, шмыгнув носом, подобрал каплю. — Кого на ток-то вести?..

На току стоял непрерывный смешанный гул и грохот. В стороне синим дымом попыхивал трактор. То и дело подкатывали трехтонки. Двое запыленных мужчин грузили на них мешки с зерном.

Посередине очищенного от дерна и утоптанного поля рядом с высокими, как дом, ершистыми скирдами стояла большая машина. Это и была «сложка», как называла ее Настасья Семеновна, что означало, как узнал Олег, сложная молотилка.

На ней, на высоком мостике, виднелась закутанная фигура, которая, как автомат, поворачивалась то в одну, то в другую сторону. С соседней скирды к этой фигуре летели снопы. Фигура ловила их, что-то делала