невысоких волнах подпрыгивал ялик. Спутник Лейтис протянул руку, ухватился за трос и подтянул к себе лодку одной рукой, а другой сделал ей знак шагнуть в нее. Она ступила в лодочку и устроилась на задней скамье. Он отвязал трос, прикрепленный к большому валуну, и бросил его на нос. Потом поднял весла и принялся грести, бесшумно погружая их в воду.

– Можешь больше не скрывать от меня лица и сказать, кто ты, – предложила Лейтис. – Если ты снимешь маску и откроешься мне, обещаю, что никому не скажу.

– Ты не сможешь рассказать того, чего не знаешь, – возразил он с яростью.

– Так ты не хочешь мне довериться?

– При чем тут доверие? Это осторожность и попытка защитить тебя.

– А твое имя? Ты и его мне не откроешь?

– Ворон, – ответил он с улыбкой.

Похоже, он не заметил ее раздражения и все его внимание было приковано к треугольным скалам, куда он направлял свой ялик. Эти скалы ограждали бухту от замка. Подняв голову, она наконец, увидела высоко над собой тень Гилмура.

– Куда мы направляемся? – спросила она.

Он не ответил, и она почувствовала, что его молчание дает ей свободу.

– Я снова проявила слишком неуместное любопытство? – не унималась Лейтис.

Он посмотрел на нее, потом отвел глаза.

– Сейчас я спрашивал самого себя о том же, – признался он.

– Ты передумал?

– Следовало бы, но я не передумал. Мы отправляемся в английский форт.

– Зачем?

Это было единственное слово, которое она смогла произнести.

– А где же еще мы сможем найти фургон для перевозки продовольствия?

– Мы собираемся украсть еду у англичан? – удивленно спросила она.

– А ты знаешь более действенный способ им отомстить? – спросил он. – Ведь именно из-за англичан горцы умирают голодной смертью.

– Еще даже не совсем стемнело, – сказала она, еще более изумленная его дерзостью.

– Если мы будем дожидаться темноты, Лейтис, – сказал он с улыбкой, – то лошадей распрягут и нам придется тащить фургон на себе.

Она, будучи не в силах вымолвить хоть слово, только покачала головой.

Он греб легко, огибая последнюю скалу, и только теперь Лейтис заметила, что среди скал есть выход к морю.

– Это действительно тайна, да? – спросила она с удивлением. – Бухта не видна из Гилмура, а проход незаметен, если не знаешь, где его искать.

Он улыбнулся ей, будто был доволен ее открытием, но ничего не сказал.

Он правил к насыпи и проворно выпрыгнул из лодки, чтобы надежно закрепить ее, привязав канат к какому-то столбу, а потом протянул ей руку, чтобы помочь сойти на берег, который полого поднимался вверх. На вершине холма стоял конь под черным седлом, украшенным двумя серебряными щитами.

Она некоторое время смотрела на коня, потрясенная его дерзостью.

– Ты украл коня у англичан, – сказала она, наконец, не в силах сдержать изумления.

– Они не обеднеют. У них много лошадей, – спокойно ответил он. – Пропажи одной лошади даже и не заметят.

Он посмотрел на нее.

– А с чего ты взяла, что он английский? – спросил он. Она не спеша поднялась на берег по отлогому склону и остановилась рядом с животным, потом указала на серебряные щиты.

– Это символ Одиннадцатого полка, – сказала она.

– Ты изучила все символы? – спросил он, удивленный.

– Они день и ночь гарцуют под окном замка, – пояснила она. – И я не могу этого не замечать.

– В таком случае мы сделаем вид, что это не английский конь, – решил Ворон.

Он легко вскочил в седло и протянул ей руку. Она вложила свою руку в его ладонь, ожидая, что он поможет ей взобраться на круп коня и устроиться у него за спиной. Вместо этого она оказалась сидящей впереди него, и его руки обхватили ее талию, ограждая от возможного падения.

Она сидела так близко от него, что чувствовала его дыхание на щеке. Его рука оказалась совсем близко от ее груди, а ее колени упирались в его бедро. Но она не пошевелилась и заставила себя оставаться на месте. Ею овладело какое-то странное возбуждение, вероятно, отчасти из-за того, что они ввязались в эту авантюру, а отчасти потому, что на нее так действовала его близость.

Она отметила про себя, что его глаза такого же цвета, как земля Гилмура, а волосы черны, как безлунная ночь. Похоже было, что рот его создан для смеха, но подбородок и челюсть выдавали человека решительного и упрямого, всегда стремящегося настоять на своем, хозяина своей судьбы. А для скотта в последние годы это было нелегко.