улыбнувшись, сказал:

– Воображаешь себя железной леди с собственными убеждениями? Да ты просто тряпка и размазня, бесхребетное, бесхарактерное существо – вот кто ты такая. Просто отвратительно, как ты позволяешь этому самодовольному, тщеславному молокососу указывать тебе. Он крутит тобой как хочет. У тебя совсем нет гордости. Стоит ему свистнуть, и ты, как собака, бежишь и ждешь его указаний. Ты ему разве что ботинки не чистишь.

– Скажет – буду чистить, – ответила Дэгни. Франциско мог победить в любом из проводившихся в округе состязаний, но он никогда в них не участвовал. Он мог стать президентом местного юношеского клуба, но игнорировал все попытки его руководителей принять в клуб самого именитого наследника в мире. Дэгни и Эдди были его единственными друзьями. Они не могли определенно сказать, кто кому принадлежал – они ему или он им. Но это не имело никакого значения. В любом случае они были счастливы.

Каждое утро они втроем отправлялись в одно из своих путешествий. Однажды пожилой профессор литературы, друг миссис Таггарт, увидел их на автомобильной свалке. Они разбирали на части кузов. Он остановился, покачал головой и сказал Франциско:

– Молодому человеку вашего положения подобало бы проводить время в библиотеках, изучая историю мировой цивилизации.

– А чем, по-вашему, я занимаюсь? – ответил Франциско.

Поблизости не было никаких заводов, но Франциско научил Эдди и Дэгни ездить, прицепившись к вагонам, и они отправлялись в отдаленные города, где, перебравшись через забор, гуляли по заводским дворам или наблюдали через окна за работой станков и машин, как другие дети смотрят кино. «Когда я буду управлять „Таггарт трансконтинентал“…» – говорила иногда Дэгни. «Когда я стану хозяином „Д'Анкония коппер“…» – говорил Франциско.

Им не нужно было ничего объяснять друг другу. Каждый знал мотивы и цели другого.

Иногда проводникам удавалось поймать их, и тогда начальник станции, находящейся за сотню миль от поместья, звонил миссис Таггарт и говорил: «У нас тут трое малолетних бродяг, которые говорят, что они…» – «Да, это действительно они. Отправьте их, пожалуйста, обратно», отвечала миссис Таггарт.

– Франциско, – спросил однажды Эдди, когда они стояли на одной из станций «Таггарт трансконтинентал», – ты побывал во всех уголках света. Скажи, что самое важное на земле?

– Это, – ответил Франциско, указывая на эмблему «ТТ» на локомотиве. И добавил: – Жаль, что мне не довелось знать Нэта Таггарта.

Он заметил, как посмотрела на него Дэгни. Он больше ничего не сказал, но несколько минут спустя, когда они шли по узкой, сырой тропинке, произнес:

– Дэгни, я всегда готов преклонить колени перед фамильным гербом. Я всегда буду преклоняться перед символами благородства. Мне же положено быть аристократом. Но мне наплевать на всякие там замшелые башни старинных замков или облезлых единорогов. Геральдику наших дней можно увидеть на рекламных тумбах и рекламных страницах популярных журналов.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Эдди.

– Торговые марки промышленных компаний, – ответил Франциско. Тогда ему было пятнадцать лет.

«Когда я стану хозяином медных рудников Д'Анкония…»; «Я изучаю горное дело и минералогию, потому что должен быть готов стать хозяином „Д'Анкония коппер»'; «Я изучаю электромашиностроение, потому что энергетические компании являются основными клиентами „Д'Анкония коппер»'; «Я собираюсь изучать философию, – мне это понадобится, чтобы защищать „Д'Анкония коппер»'.

– Ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь кроме «Д'Анкония коппер»? – спросил его однажды Джим.

– Нет.

– Мне кажется, что в мире существуют и другие вещи.

– Пусть о них думают другие.

– Разве это не эгоистичная позиция?

– Эгоистичная.

– Чего ты добиваешься?

– Денег.

– У тебя их что, недостаточно?

– Каждый из моих предков за свою жизнь увеличивал производительность компании Д'Анкония примерно на десять процентов. Я собираюсь увеличить ее на сто.

– Зачем? – спросил Джим, с издевкой подражая голосу Франциско.

– После смерти я надеюсь попасть в рай, хотя одному черту известно, что это такое, и хочу быть в состоянии заплатить цену, открывающую дорогу в рай.

– Добродетель – вот цена, открывающая дорогу в рай.

– Именно это я и имел в виду, Джеймс. Я хочу иметь право заявить, что обладал величайшей добродетелью в мире – был человеком, который делал деньги.

– Любой дурак может делать деньги.

– Джеймс, когда-нибудь ты поймешь, что у слов есть буквальные значения. – Франциско улыбнулся; его улыбка излучала насмешку. Глядя на Франциско и Джима, Дэгни вдруг подумала о разнице между ними. Оба улыбались насмешливо. Но казалось, что Франциско смеялся над многим потому, что видел нечто более великое. Джим же смеялся так, словно хотел, чтобы в мире не осталось ничего великого.

Однажды ночью она вновь заметила на губах Франциско особенную улыбку. Той ночью они сидели втроем вокруг костра, который разожгли в лесу. Отблески огня словно укрыли их за забором из прерывистых, лижущих языков пламени, в которых потрескивали поленья и ветки и отражались далекие звезды. У Дэгни было такое чувство, будто за этим забором ничего нет, – ничего, кроме темной пустоты, скрывающей какое-то захватывающее дух, пугающее пророчество… Как будущее. Но будущее, думала она, будет как улыбка Франциско. Эта улыбка – ключ к будущему, предупреждение, дававшее понять характер того, что ждет впереди; будущее отражалось на его лице, в пламени костра под ветками сосен. И внезапно она испытала чувство невыносимого счастья, невыносимого, потому что оно было слишком полным и она не знала, как его выразить. Она взглянула на Эдди. Он смотрел на Франциско. Эдди как-то по-своему чувствовал то же, что и она.

– Почему тебе нравится Франциско? – спросила она его неделю спустя, когда Франциско уехал.

Эдди удивленно посмотрел на нее. Ему даже в голову не приходило, что восхищение Франциско может вызвать какие-то вопросы или сомнения.

– С ним я чувствую себя в безопасности, – ответил он.

– А я с ним всегда ожидаю чего-то волнующего и опасного, – сказала Дэгни.

Следующим летом Франциско исполнилось шестнадцать. В тот день она стояла рядом с ним на вершине скалы у реки. На них были изорванные рубахи и шорты. Они порвали их во время подъема. Они смотрели вниз, на Гудзон; говорили, что с этой скалы в ясный, безоблачный день виден Нью-Йорк. Но они видели лишь легкую дымку – это сливались вдали река, небо и свет солнца.

Она встала на колени на выступе скалы и наклонилась вперед, пытаясь рассмотреть далекий город. Развевавшиеся на ветру волосы спадали ей на глаза. Она оглянулась через плечо и увидела, что Франциско не смотрит вдаль, – он смотрел на нее. Это был странный взгляд – пристальный, без тени улыбки. Некоторое время она стояла неподвижно, упершись напряженными руками в скалу; каким-то необъяснимым образом его взгляд заставил ее осознать позу, в которой она стояла, заставил подумать о плечах, высунувшихся из- под разорванной рубахи, и длинных загорелых ногах.

Она сердито встала и отошла от него. И, подняв голову, негодующим взглядом отвечая на его строгий взгляд, уверенная в том, что взгляд этот выражал осуждение и враждебность, она услышала свой вызывающе смеющийся голос:

– Что тебе нравится во мне?

Он рассмеялся. Пораженная, она спрашивала себя, что заставило ее произнести это.

– Вот что мне нравится в тебе, – сказал он, указывая вдаль, в сторону блестевших на солнце рельсов «Таггарт трансконтинентал».

– Это не мое, – сказала она с грустью.

– Мне нравится, что это будет твоим.

Она радостно улыбнулась, признавая за ним победу. Она не знала, почему он так странно посмотрел на