познакомиться с источником было бы затруднительно.

Что остается о нем сказать? Журнал, как представляется, предельно адекватен той жизни, о которой сообщает, и уже одно это — заслуга редакции. Открытость, искренность, способность передать читателю не только информацию о событиях, но всю их атмосферу. И вот язык…

Приведенных небольших фрагментов должно хватить нашему читателю, чтобы составить свое представление о том русском языке, на котором пишут авторы и издатели журнала. Он удивительно по нашим временам точен; каждое слово употреблено в собственном своем смысле, а не в приблизительном или в обратном, и каждое стоит там, где ему и следует стоять. Собственно говоря, так и только так — бережно, ответственно и целомудренно — и надлежит обращаться со словами тем, кто исповедует Воплощенное Слово и поклоняется Ему в духе и истине.

Надеюсь, что читатель, познакомившись с содержанием журнала 'Сестры и братья', согласен с тем, что журнал этот — домашний. И вовсе не потому, что это плохая литература (это хорошая литература), а потому, что он издается семьей и для семьи. Главное, для чего он издается — это фиксация мгновений, сохранение их ради того, чтобы жизнь, обретшая исторический фон, обрела бы тем самым и перспективу, — а именно ради этого и создавалась домашняя литература, и тексты ее были продолжением семейного альбома рисунков, силуэтов, дагерротипов, фотографий…

В данном случае фотографии, помещенные в номерах журнала, тоже вполне характерны для семейного альбома: безусловно любительские — но такие содержательные, такие выразительные, что их можно долго рассматривать и в ходе чтения, и отдельно.

Типичный жанр семейной фотографии — группа людей на ступенях особняка. В третьем номере журнала тоже есть такая, на ней — священники, сестры, девочки. И в центре — Святейший Патриарх. Снимок, несмотря на статичность, 'с настроением'; от него исходит уверенность в том, что людям, собравшимся перед объективом, хорошо и спокойно, что между ними царят уважение, любовь и доверие, что слова 'отец', 'брат', 'сестра' произносятся здесь со всем пониманием того смысла, который в них кроется.

Атмосферу этой семьи нетрудно уловить, но нелегко определить словами. В ней царят приветливость и сдержанность, взаимная любовь и отсутствие фамильярности. Совершенно нет того — по существу болезненного, ущербного — чувства собственной исключительности, противопоставленности всем и вся, которое характерно для семей (и — увы! — некоторых общин), когда притязания на аристократичность приводят к результату, прямо противоположному — к дешевому снобизму. А эта семья, всячески заботясь о своей крепости, совершенно свободно чувствует себя в общении с другими, иными словами — малая церковь вольно и спокойно вливается в Церковь и черпает из нее источник обетованной неодолимости.

Если совсем кратко — перед нами благородство в самом прямом и точном смысле слова: что может быть более благим, чем родство тех, кто совместно родился от Духа (ср. Ин 3:5)!

Мало кто из внешних знает, что чуть ли не еще строже, нежели религиозное воспитание, атеистическим государством возбранялась церковная благотворительность. Еще меньше — тех, кто знает, что в самые страшные для Церкви времена она никогда не прекращалась вовсе и что еще сравнительно недавно нынешний Патриарх (тогда — митрополит) Алексий пострадал за то, что напрямую предложил властям не препятствовать тому, чтобы православные христиане могли открыто исполнять свой долг.

И вот — сподобил Господь. И столько радости получают сестры Свято-Димитриевской общины и прихожане храма от того, что могут, следуя духу Евангелия, традиции Церкви и собственной душе, исполнять заповеданную им обязанность помогать больным, слабым, одиноким, что становится жаль тех неутоленных, кто бесконечно добивается своих прав.

Так вот, в этой общинной жизни есть все, что нужно для радости, для спасения души, для межчеловеческого общения. Здесь — дух кротости, здесь учатся строгой духовной дисциплине, смирению и послушанию, но нет уныния, недовольства, агрессивности. Здесь тепло принимают инославных, коль скоро те приходят с открытой душой и с желанием помочь, и пытливо рассматривают — чему можно у них научиться. Дух учения вообще очень силен в общине, не отсюда ли бережное отношение к слову и отсутствие опрометчивых суждений?

Здесь рады княгине и не отвергают последнего бродягу.

Здесь со спокойным достоинством общаются с неверующими, с представителями больничной и городской администрации. Здесь, не гонясь за большими деньгами, собирают средства для храмов, для приюта, для училища — и рады любому дару. Здесь тщательно ведут сложное хозяйство, стараясь все, что можно, сделать своими руками, — и дарят, дарят, дарят…

Здесь любят Бога и ближнего. Здесь молитва — в радость, и радость эта не иссякает. А при этом — и общие трапезы в радость, и печение пирогов, и прогулки.

Здесь заново формируется православная медицина. Здесь рождается надежда на то, что больница может не быть черным ужасом для тяжелобольных, для бедных и одиноких, как это нередко бывает.

Здесь осуществляется мысль преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны, столь почитаемой в приходе, которая недаром назвала основанную ею обитель милосердия Марфо-Мариинской: здесь каждая Марфа помнит, что нужно избирать благую часть Марии, и каждая Мария старается разделять хлопоты со своей сестрой.

Это не уход от мира, который постоянно вторгается в жизнь прихода (одни сиротки чего стоят, а избитые бомжи в травматологии!), это — свободный и осознанный выход в мир с тем, чтобы он получил хоть крупицу любви о Господе, чтобы хоть уловил веяние благодати, — с тем, чтобы утвердить в мире победу Христа; и та щедрость, с которой раздаются дары, свидетельствует о том, что черпаются они из неиссякаемого источника Божественной любви.

Конечно, можно и нужно пожелать общине сил и средств. Но не оставляет мысль, что она обладает тем, что у нее не отымется.

Оставим грубые мифы о невозвратном и идеальном 'золотом веке' России тем, кто нуждается в наркотической мечте для того, чтобы заглушить мрачное отчаяние, вызванное собственной несостоятельностью, чтобы скрыть свою нелюбовь и брезгливость к тем реальным, часто действительно глубоко падшим людям, которые живут здесь и теперь рядом с нами. То, что мы узнаем благодаря журналу 'Сестры и братья', и позволяет нам сказать с верой и надеждой — вот она, незримая для 'гордого взора' — и не обязательно 'иноплеменного' — та Россия, которую мы вернули.

Православное воспитание — что это такое? Существует ли система и методология воспитания православного человека? На каких принципах такое воспитание основано?

Эти вопросы очень часто поднимаются в среде православных педагогов, эти вопросы задают родители, воцерковленные и только обратившиеся, этот вопрос стоит перед православными школами и перед всей нашей Церковью. А вот ответ на него получить чрезвычайно сложно. Дело в том, что педагогическая система в нашем привычном понимании связана прежде всего с идеологией, к примеру, воспитание нового человека по советскому образцу. И нам кажется, что если мы воспользуемся некоей подобной системой, поменяв, естественно, идеологию на православие и несколько ее видоизменив, мы сможем достичь желаемого.

Казалось бы, мы всё стараемся делать правильно, приводим аргументы из Евангелия и Святых Отцов, оперируем теми примерами, которые встречаем в житиях святых, а получаем обратный результат; у нас получается все наоборот. Нас часто удивляет, почему иные системы воспитания работают, достигают поставленных целей (например, Вальдорфская педагогика), а у нас — нет.

Мы пытаемся создать свою, православную педагогическую систему, — а может быть, такой системы и