Возле колонны демонстрантов к Таю и Рочгыне примкнули Утоюк с женой, Рита и Линеун.

Когда все собрались, Кэлы повел колонну. Первую остановку сделали возле вышки ветродвигателя. Кэлы взобрался на площадку и оттуда обратился с речью.

Он говорил об Октябрьской годовщине, о славных революционных традициях партии. Рассказал он и о делах первых коммунистов Чукотки, упомянул имена Таю и Утоюка.

Кэлы закончил речь и спустился с вышки.

Колонна двинулась дальше. Молодежь пела песни под баян. Несколько раз останавливались на льду лагуны, плясали.

Колонна подошла к зданию зверофермы. Кэлы снова вышел вперед и влез на поставленные друг на друга ящики. Теперь он говорил о передовиках колхозного производства. В конце речи он вытащил из кармана бумажку и зачитал имена охотников, оленеводов и звероводов, которых правление колхоза решило премировать. Таю услышал много имен нунивакцев и в том числе своё.

Демонстрация останавливалась возле каждого сколько-нибудь примечательного здания. Когда стояли возле школы, говорил учитель. С крыльца магазина произнес речь заведующий торговой базой. У мачты радиостанции громче всех произнес слова приветствия демонстрантам техник радиоузла Иван Чайвын: он говорил в микрофон.

Кэлы искренне ему позавидовал:

— Мне бы такую трубку, слышно было бы в райцентре.

Веселье длилось несколько часов. Никто не заметил, как начали сгущаться ранние сумерки. Довольный Кэлы широко улыбался и шутливо говорил:

— Посмотрим, обгонит нас Москва по продолжительности демонстрации или нет? Там начнут ещё только через семь часов.

Едва люди успели пообедать, как началось веселье в клубе. Охрипший от речей на морозном воздухе Кэлы всё же нашел силы произнести ещё одну и поздравить от имени правления премированных товарищей.

Первым по алфавиту назвали имя Амирака. Он прошел по проходу, цепляя ногами тесно расставленные стулья. Вслед за ним несся гул аплодисментов. Кэлы подал премированному сверток. Амирак уже занес ногу, чтобы шагнуть со сцены в зал, но тут требовательные голоса остановили его.

— Покажи премию! — кричали из зала.

Амирак долго развертывал пакет. От волнения он никак не мог развязать бечевку, и ему пришлось перекусить её зубами. Кто-то громко хохотнул, но его перекрыл густой авторитетный бас:

— Правильно!

Где раздобыл Кэлы такой подарок? В большой коробке с красным бархатным дном рядком лежали ножи, вилки и ложки. Они тускло переливались серебряным блеском.

— Радостно будет кормить гостей! — послышались голоса, одобряющие премию.

Утоюк получил большой бинокль в кожаном футляре.

Потом назвали имя Таю.

Он недоуменно оглянулся. Не ослышался ли он? Может быть, есть в зале ещё другой Таю? Но Кэлы смотрел на него и держал в руке что-то тяжелое.

— Иди, иди, — подтолкнула мужа Рочгына.

Таю шел по проходу. Он показался длинным. Грохот аплодисментов и крики врывались в уши, раздвигали стены колхозного клуба.

Подавая овальный футляр, Кэлы предупредил:

— Осторожнее, он тяжелый…

— Что это такое? — не удержавшись, спросил Таю.

Сидевший в президиуме старый Матлю громко ответил:

— Магнитофон!

— Что такое? — переспросил Таю, едва не выронив тяжелую ношу.

— Магнитофон, — подтвердил Кэлы и помог открыть крышку.

— Магнитофон, — обратился Кэлы к сидящим в зале. — Мы долго думали, чем премировать нашего дорогого друга Таю, который сделал так много для укрепления дружбы эскимосов и чукчей побережья. Почему мы премировали его магнитофоном? Чтобы его песни оставались не только в памяти слушавших его людей, но чтобы каждый человек мог в любое время послушать его замечательные песни…

Таю был так взволнован, что не подскочи ему на подмогу Утоюк, магнитофон очутился бы на полу.

После официальной части задернули занавес на сцене. Люди в зале, негромко переговариваясь, терпеливо ожидали концерта.

Рядом с Таю тотчас же собрался кружок молодых людей. Каждый высказывал незаурядные знания по устройству и правилам пользования магнитофоном. Но тут подошел Ненлюмкин и сердито захлопнул крышку.

— Это же техника, — строго сказал он. — Понимать надо.

Моторист наклонился к Таю и сказал:

— Когда вы начнете петь, я его включу. Не беспокойтесь, сейчас я разберусь в его устройстве вот по этой книжке, — он потряс инструкцией, приложенной к магнитофону.

Концерт открыли школьники. Потом парни и девушки «Ленинского пути» пели русские песни и плясали. Вместе с чукчами, эскимосами на концерте выступали русские. Тракторист Шипкин прочитал басню Михалкова «Заяц во хмелю».

После небольшого перерыва на сцену принесли бубны и длинные скамьи, на которые уселись певцы. Первым пел Рыпэль. Высмеяв бухгалтера колхоза, который не хотел давать денег на приобретение нового занавеса для клуба, певец скрылся за кулисами. Оттуда он вышел широкогрудым и сильным. «Это я иду, узнайте меня! — запел Рыпэль. — Знаток жизни животных! Посмотрите на меня! Разве я не похож на ученого? Я открыл новый закон, как нужно кормить коней, чтобы они были сильными… Смотрите на меня. Узнайте меня… Где эго видано, чтобы большой зверь ел одну траву и зерно?»

Хохот покрыл слова песни. Рыпэль отлично изображал богатырскую фигуру Амирака. В веселье, которое вызывали песня и танец Рыпэля, не было злорадства. Все смеялись от души и доброжелательно подмигивали смущенному Амираку.

«А вы не знаете, почему я не сделал подарка невесте? — продолжал Рыпэль. — Потому что заболели звери у меня на ферме. Захотели они витаминов, и я купил их на свои деньги… О-гок-кой!..»

Рыпэль пел долго, и зал вторил ему громким смехом.

Таю смотрел на поющих и танцующих, и в груди у него поднималось волнение. Он волновался так, как будто ему предстояло впервые в жизни выйти в круг и встать лицом к желтым кругам бубнов. Он смотрел на сцену, но не видел ни поющих, ни танцующих. Перед его глазами стояли другие картины, возникали мысли, далекие от веселых песен Рыпэля… Как вложить в песню все чувства, все мысли, весь сердечный жар? Как объять разумом широту жизни, чем измерить глубину всего того человеческого, что делает землю родным домом для всех людей? Где найти достойные слова, которые бы восславили силу разума, умение рук, способных создавать настоящие звезды, бороздящие темное небо?

Когда Таю вышел на сцену, он вдруг почувствовал себя совершенно спокойным. Он обвел глазами многоликий, многоглазый зал и улыбнулся. Улыбнулся мысли, что вот так на морской охоте горячие чувства застилают глаза, заставляют в нетерпении кричать на неодушевленный мотор, чтобы он прибавил скорость, а стоит подойти зверю вплотную и ощутить в руке привычную, шершавую рукоять гарпуна, как мысли вдруг обретают необыкновенную ясность, а рука — твердость…

Певцы, сидящие на широкой длинной скамье, тихо ударили в бубны. Таю пел и лишь изредка помогал себе движениями рук. Слушатели никогда не слышали ничего подобного. Это не был танец-песня в привычном понимании. Но это и не походило на простой рассказ о жизни эскимосов, нашедших своё счастье.

Как и всякая настоящая песня, притом необычная, трудно поддается пересказу то, что исполнял на сцене колхоза «Ленинский путь» Таю. Он вложил в неё все, что мог, и даже рассказал о сомнениях, которые одолевали его, когда он создавал новую песню…

Таю пел, и зал раздвигал стены. Перед Таю были сейчас не только колхозники «Ленинского пути». Он