свисали на цепях, способных удержать упряжку собак.

Таю лег на постель, предупредительно приготовленную на широком клеенчатом диване. Он закрыл глаза, и перед ним закачался туманный берег, потом льды в проливе. В памятной дымке возникло сильно постаревшее лицо брата Таграта… Неужели Таю неправильно сделал, отпустив несчастную байдару? В чём его проступок? Разве не самым правильным было бы то, что сделал он легко, от сердца именем Советского правительства? Кто-то в разговорах помянул, что Таю зря сказал об этом — ведь никакой официальной должности он не занимает. Пусть так. Но он коммунист, член партии, стоящей у власти государства. Почему он не имеет права говорить от имени государства?.. Утоюк, провожая Таю на сейнер, ясно сказал, что он боится, как бы Таю не увезли… Хороший, милый человек Утоюк! Он искренне переживает за своего друга, который уже однажды пострадал за свою честность и прямоту… Нет, не может быть, чтобы Таю не поняли… Ну, что бы изменилось, если бы бригада привела американскую байдару на пограничный пункт? Отпустили бы их немного позже, только и всего. Может быть, зря он решил показать брату, что тот потерял? Показать, кем стал на советской земле эскимос Таю — человек, который может говорить от имени правительства. Если бы его так поняли… Что принесет завтрашнее утро?

Таю ворочался на диване, укладываясь поудобнее. Он закрыл глаза, стараясь ни о чём не думать, ожидая прихода сна. Громкое тиканье часов становилось всё приглушеннее, и вдруг ясный чистый звон заполнил комнату. Часы пробили двенадцать раз. Когда погас последний звук, растворившись в тишине, Таю мысленно произнес: «Полночь». Он повернулся на другой бок.

Потревоженные звоном мысли снова потекли ровной чередой. После возвращения в Нунивак, когда на время утихнет охотничья страда, надо съездить в «Ленинский путь» и посмотреть, как идет строительство домов. Кэлы говорит, что в бухте Провидения для колхоза уже заготовлено около тридцати домиков, которые надо будет только поставить. На помощь колхозной строительной бригаде прибудут плотники из Чукотстроя. Вырастет целая новая улица. Место выбрали возле ветродвигателя, на ровной площадке: с одной стороны — лагуна, с другой — море… Дети будут ходить по ровной земле…

Подкравшийся сон был отпугнут громким звоном. Таю зажег свет и посмотрел на часы: половина первого. Маятник чванливо ходил из угла в угол, как важный начальник, которому нет дела до беспокойных мыслей Таю.

Ровно в час Таю вскочил с дивана, догадавшись, что часы бьют через каждые полчаса. Он подошел к высокому полированному футляру и потянул дверцу. Она не поддавалась: часы были закрыты на замок. Тогда Таю принялся раскачивать тяжелый футляр, но маятник упрямо не хотел останавливаться. Тяжелый металлический круг ложился на стенку, но стоило Таю поставить часы в вертикальное положение, как они снова начинали невозмутимо отбивать время… Повозившись с трудолюбивыми часами, Таю оставил их в покое и вернулся на диван. Промучившись до трех часов, он вышел из кабинета.

На улице стояла предутренняя тишина. С моря поднимался туман, пронизанный лучами встающего солнца. К столбу со знакомым Таю знаком, запрещающим останавливаться транспорту, была прислонена широкая деревянная скамья. Таю подошел и улегся на ней.

…Резкий свисток заставил его вскочить. Перед Таю стоял милиционер.

— Ай-ай-ай, — качал он головой. — Выпил? И не нашел другого места, как устроиться на ночлег перед райкомом и райисполкомом? Не стыдно?

Таю успел взглянуть на солнце. Оно было высоко. На море не было даже намека на ночной туман.

— Сколько времени? — спокойно спросил Таю, сладко зевая.

Его, казалось бы, невинный вопрос разгневал милиционера.

— Я тебе покажу, сколько времени! Пройдем-ка, гражданин, в отделение!

Глянув на раскрасневшееся лицо блюстителя порядка, Таю понял, что с ним бесполезно спорить, и послушно зашагал к домику на берегу моря.

— Видать, не первый раз, — ворчал идущий за ним милиционер. — Дорогу знаешь.

Огибая продовольственный магазин, Таю столкнулся с секретарем райкома. Каля шел с полными ведрами воды.

— Таю? — удивился Каля. — Куда это вас ведут?

— В милицию, наверное, — ответил Таю.

— За что?

— Спал в неположенном месте. Под знаком, запрещающим остановку транспорта, — сказал Таю, улыбаясь.

— Так точно! — подтвердил милиционер.

— Вот что, товарищ Смирнов, — обратился Каля к милиционеру. — Отпустите задержанного. Я сам с ним разберусь.

— Есть! — ответил милиционер и поднес руку к козырьку.

— Ну, пошли чай пить, — сказал Каля Таю.

Милиционер так и остался с приложенной к козырьку рукой.

Каля шел медленно, стараясь не расплескать полные вёдра.

— Мы ждали вас до десяти вечера, — сказал он.

— Немного задержались, — объяснил Таю. — Капитан на «Морже» молодой, вышел километров на тридцать южнее входа в залив.

— А почему вы ночевали на улице? Я же велел приготовить постель у себя в кабинете.

— Вот что, Каля, — сказал Таю. — Если ты захочешь кого-нибудь крепко наказать — постели ему на ночь в твоем кабинете.

— А что такое? — Каля поставил на землю ведра.

— Часы, — ответил Таю. — Очень громкие у тебя часы. И часто бьют: через каждые полчаса. И чем ближе время, когда сон самый сладкий, они увеличивают число ударов… Уж как я с ними ни боролся: хотел остановить, а они заперты, качал из стороны в сторону, а они всё идут! Пришлось выйти на улицу и лечь на скамью. И тут помешали.

Каля почесал затылок.

— Как это я не подумал?.. Извините, Таю. А я даже, представьте, днем-то в делах и не замечаю, как они громко звенят… Остановить их действительно трудно, пока завод не выйдет. Часы-то особенные, корабельные. Их подарил нашему райкому адмирал Папанин. Не боятся никакой качки.

— В этом я убедился, — улыбнулся Таю.

Напившись чаю на квартире секретаря, Таю и Каля вместе пошли в райком. Кабинет уже был убран, и огромные часы продолжали отстукивать время. Когда они начали бить девять часов, Таю вздрогнул и бросил на них недружелюбный взгляд.

— Ну рассказывайте, — сказал Каля, садясь за свой стол.

Таю посмотрел на него и удивился. Как он раньше не замечал удивительного свойства письменного стола изменять внешность человека! Каля за гладкой поверхностью зеленого сукна казался совсем другим человеком. Вот только что рядом с ним был соплеменник, свой близкий человек, а сел за стол — стал другим, далеко отодвинулся.

— Знаешь, Каля, я так с тобой разговаривать не могу, — сказал Таю.

— Что такое? — удивился Каля.

— Садись со мной рядом, а то разговор у нас получится не такой, какой я хочу, — сказал Таю.

— Ладно, — пожал плечами Каля и уселся на стул рядом с Таю.

Таю обвел глазами кабинет: он много хотел сказать, но не знал, с чего начать. Надо было за что-то зацепить нить разговора и потом уже разматывать клубок мыслей. В широкое окно заглядывало море, спокойное, гладкое, будто отлитое из стекла.

— Давай, Каля, я тебе расскажу всё по порядку, как было, — решился, наконец, Таю.

— Я слушаю, — кивнул Каля.

Таю рассказал всё, как было.

— Может быть, я нарушил пограничный порядок, но не считаю себя виновным, — закончил Таю.

Каля сидел молча, видимо обдумывая сказанное Таю. Потом встал и зашагал по комнате. Секретарь ходил медленно, соразмеряя свои шаги с качанием маятника.

В кабинет постучали.