исступленно кричать: «Да, страсти, страсти!..», дайте ему «обыкновенной жизненной и животной страсти». В такие минуты он страсть ставил выше искусства, выше всех «политических и социальных бурь».

Общественные идеалы Райского сводились к отрицанию крепостного права. Нравственные нормы и устои поместного хозяйства, по мнению героя, надо «переделать». «Феодальные замашки» бабушки кажутся ему «животным тиранством». Художник говорит, что Райский ненавидел «деспотизм своеволия, жадность плантаторов», а в споре «бросал бомбу в лагерь неустойчивой старины». Недаром его как-то Беловодова назвала Чацким.

Райский безусловно отражает в себе противоречия, которые присущи были либерально настроенным людям сороковых-пятидесятых годов. Райский стонет: «Нет у нас дела», порывается к делу, но в конце концов никакой решительности изменить формы жизни не проявляет. Вот почему он говорит: «Нет дела у нас, русских… дела нет — один мираж». Вот почему он впадает в глубокую хандру, оскорбляется «ежеминутным и повсюдным разладом действительности с красотою своих идеалов», и страдает «за себя и за весь мир».

В Райском Гончаров выразил все свое сочувствие, все свое сожаление и все свое несогласие с теми из людей сороковых годов, которые не преодолели в себе праздной, пустой романтики и дилетантизма и в пятидесятых годах разделили участь его героя. Он поднялся в своем взгляде на жизнь выше этих людей. И через свою Веру он высказал Райскому свой ласковый гнев, радушную досаду и снисходительное отрицание: «Он неизлечимый романтик», «седой мечтатель Райский».

В одной из своих статей А. М. Горький говорил, что русская классическая литература «сумела показать Западу изумительное, неизвестное ему явление — русскую женщину…»

Гончаров был одним из самых вдохновенных певцов героики жизни русских женщин прошлого века. Вместе с Райским он видел, какой подвиг они совершали тогда в жизни, и «верил великому будущему русской женщины». И все силы своей души и своего таланта художник вложил именно в создание женского героического образа — Веры в «Обрыве». Вера ярко воплощает в себе высокую нравственную, человеческую красоту и силу души русской женщины.

Романист тонко сумел подготовить читателя к встрече с героиней. Она еще не появилась в романе, а мы уже с каким-то волнением ждем ее. А появившись, она на все время приковывает к себе наш интерес и внимание. И затаив дыхание мы следим за разыгрывающейся драмой, перипетиями ее любви.

Как художник, Гончаров достиг высокой поэтичности созданного им образа. Как-то по-особенному, и радостно и тревожно, влечет к себе красота Веры — ее бледное лицо, «бархатный черный взгляд», сдержанная грация, «невысказывающаяся сразу прелесть». Что-то сильное и гордое чувствовалось в ней, но Вера «проникать в душу к себе не допускала». Этим она как бы охраняла свое право на самостоятельный и свободный взгляд на жизнь, на независимость своих мыслей и чувств.

Эта черта в облике и характере Веры особенно вырисовывается в сопоставлении ее с Марфинькой — младшей ее сестрой. Образ Марфиньки исполнен естественности, теплоты, безыскусственной жажды жизни и счастья, дышит, по словам романиста, «поэзией чистой, свежей, природной». В отличие от Веры Марфинька до предела простодушна и откровенна. Все ее интересы не выходят за пределы семейного, домашнего быта.

Это, в частности, давало критике повод говорить об «ограниченности» Марфиньки. Но Гончаров не имел цели ни идеализировать, ни принижать этот образ, а рисовал его во всей его жизненной правдивости и естественности. Мы видим силу и красоту души Веры, но своя внутренняя душевная красота есть и в Марфиньке. Мы видим ее юную и чистую любовь к людям, детям. Она светло и радостно смотрит на свой будущий долг матери.

Вера же совсем другая, «не здешняя», как говорит о ней Райский. Вере «тесно и неловко в этой устаревшей искусственной форме, в которой так долго отливался склад ума, нравы, образование и все воспитание девушки до замужества». Райский замечает в ней «смелый и свободный образ мысли», «свободу духа». «Живую, свободную душу» видит в Вере и Волохов. О Вере в романе говорится, что она «черпнула где-то других идей», что ей по плечу «современные понятия». Авторитет бабушки не имеет уже для нее силы. Даже Райский признает, что «отжил этот авторитет». Свободная от патриархальных убеждений и предрассудков, свободная в своем чувстве, она отвергает притязания многих на ее руку. Она умно и тонко отделывается от настойчивых попыток Райского увлечь ее, от его неистовых посягательств на ее душу, на ее нетронутую девичью красоту. Райскому она говорит, что «свободна, как ветер», что она будет бороться за свободу. «Какая ты красная, — говорит ей Райский, — везде свобода».

Вера стремится «итти на борьбу против старых врагов». Она жаждет «чистого, светлого, разумного, что могло бы не только избавить людей от всяких оков», но и «поднять человека выше, нежели он был, дать ему больше, нежели имел».

Однако борьба эта трудна. Старое сперва всегда сильнее нового. Вера одна в этой борьбе. Полная «жажды чего-то нового», она встречает на своем пути Марка Волохова. В первый момент он предстает перед ней «странной и отважной фигурой». Она видит в нем «ум, какую-то силу», «поток смелых, иногда увлекательных идей». Вера полюбила Волохова — влюбилась «в его смелость, стремление к новому». Марк «манил» ее вперед, «образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды…»

Но вскоре глазам Веры открылись и «вредные уродливости» Марка, и она вынуждена была признать, что у них «и убеждения и чувства разные». Волохов, как это говорится о нем в романе, зовет к разрушению всего старого, к отрицанию всего и вся. Он нигилист. Вера же «хотела не разрушения, а обновления».

Расходятся они и в своих взглядах на любовь. Волохов проповедует «право свободного размена в любви». Bерa отвергает это. Она смотрит на любовь серьезно. Любить — значит рука об руку идти в жизни и борьбе. Вера хочет отучить Волохова «от волчьей лжи» в убеждениях и чувствах. У нее, как и у Ольги Ильинской, деятельная любовь.

Между Верой и Волоховым разыгрывается и любовь и борьба. В этом поединке Вера, не рассчитав своих сил, изнемогла. Увлеченная зовом Волохова, она кинулась к нему в обрыв. Волохов явился «творцом ее падения, разрушителем ее будущности».

В борьбу Веры с Волоховым были вовлечены и Райский, и бабушка, и другие персонажи романа. В целом это и составило ту драму, которая с такой силой наполняет две последние части романа.

Раньше, до этой драмы, до «истории обрыва», Вера чувствовала «себя сильнее всех окружающих». После этого Вера и бабушка «стали в какое-то новое отношение друг к другу». Романист заставил Веру умолкнуть в конце романа перед «старой мудростью» бабушки, олицетворявшей консервативную мораль дворянского общества. Пережив «обрыв», Вера обретает «силу страдать и терпеть». Это было, конечно, нарушением внутренней логики образа, отступлением от правды жизни.

Такой исход тем более кажется неубедительным, что Гончаров показал в романе, как сама «бабушкина правда» лежит в обломках…

Образ Веры в финале романа противоречив: Вера осудила свою гордость, и ее прежние независимые стремления как бы угасли. Но вместе с тем чувствуется, что она лишь внешне, временно примирилась со своей участью и окружающим.

Образ Веры полон глубокого драматизма. Она не находит избавления от тревожных вопросов жизни. Несомненно, она не найдет подлинного счастья и с Тушиным — этим, с точки зрения романиста, героем современности. В рукописи романа этот мотив был первоначально очерчен гораздо сильнее.

В истолковании образа Веры самим художником сказалась и известная ограниченность в знании новой, современной жизни. «Дальше Вере итти некуда — сами вы сознаетесь, что ничего еще не выработалось», — писал он в 1869 году Ек. П. Майковой.

Гончаров признавался, что он не смог показать другого пути Веры, так как до этого «не дописался», оставив это «на долю другим, молодым и свежим силам».

Спор между Верой и Марком Волоховым романист рассматривал, как конфликт двух лагерей русского общества. В предисловии к «Обрыву» он писал: «Спор остался нерешенным, как он останется нерешенным — и не между Верой и Волоховым, а между двумя аренами и двумя лагерями».

По первоначальному замыслу романа, возникшему у Гончарова в 1849 году, финал романа был совсем иным. Иной исход был и у Веры.

«У меня, — писал Гончаров Ек. П. Майковой в 1869 году, — первоначально мысль была та, что Вера,