Когда фрегат «Паллада» пришел на Ликейские острова, оказалось, что пресловутая «цивилизация» уже «тронула эту первобытную тишину и простоту жизни». Американцы проникли и в этот глухой уголок Азии. «Люди Соединенных Штатов, — записал Гончаров, — уж явились сюда с бумажными и шерстяными тканями, ружьями, пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации». Разоблачая лицемерие американских колонизаторов, он с тонкой иронией замечает: «Благословенные острова. Как не взять их под покровительство?»

Таким образом, от взора писателя не ускользнули подлинные цели и стремления «цивилизаторов». Однако в ряде случаев Гончаров отступал от верного взгляда. Это видно, например, из очерка о Капской колонии в Африке. Гончарову казалось, что «европеец старается склонить черного к добру, протягивает ему руку», что, цивилизовавшись, эти народы сравняются «со своими завоевателями». Он с предубеждением смотрел на туземцев — кафров и готтентотов, тут же противореча себе и называя их и европейцев братьями, «детьми одного отца», — бога человеческого.

Отдельные ошибочные мнения Гончаров высказывал и о корейцах и о народах севера России. В одном случае это была дань предрассудкам своего времени, в другом — результат незнания или плохого знания жизни некоторых народов. Бесспорно, например, что несколько слов, сказанных Гончаровым о корейцах, свидетельствуют о том, что ни он, ни другие люди с фрегата не имели никакого представления о жизни корейского народа и судили о нем, не сходя с борта корабля, на основе ходячих мнений и предрассудков.

В своих очерках Гончаров настойчиво проводил мысль о необходимости гуманно относиться как к отдельному человеку, так и ко всем народам, отстаивал идею мира и дружбы между различными нациями. Особенно сочувствовал Гончаров китайскому народу и верно провидел, что «этому народу суждено играть большую роль в торговле, а может быть и не в одной торговле». Он восхищался трудолюбием и талантливостью китайского народа и с гневом осуждал «повелительно-грубое» обращение англичан с ними и другими народами. «Не знаю, — говорил он, — кто из них мог бы цивилизировать — не китайцы ли англичан…»

Поход военного русского корабля «Паллада» из Петербурга на Дальний Восток — одна из славных страниц истории отечественного мореплавания. Официальной задачей экспедиции на фрегате «Паллада» было установление сношений с Японией. Царское правительство преследовало, конечно, в данном случае свои корыстные цели. Но с другой стороны этот поход имел прогрессивно-историческое значение, так как способствовал мирному сближению двух соседних государств, чего нельзя было сказать о действиях эскадры коммодора Перри, посланной еще ранее американским правительством для «открытия дверей» в Японию. США вели в то время широкую экспансию в районе Тихого океана. Угрожая оружием, США навязали Японии неравный, выгодный только для себя торговый договор и заставили ее открыть ряд портов.

Русские избрали путь равноправных переговоров и не угрожали суверенитету японского государства. По свидетельству одного из иностранцев, хорошо знавшего Японию того времени, «честь мирного склонения» японского правительства к заключению обоюдовыгодного торгового договора принадлежала русским, в частности адмиралу Путятину.[115]

В мае 1854 года фрегат «Паллада» прибыл к месту последней своей стоянки — в устье Амура (где впоследствии и был затоплен по приказу командования). После долгого ожидания, наконец, на корабле были получены точные известия о начале войны с Англией. Первое известие доставила шхуна «Восток» еще в конце марта 1854 года. В этой обстановке, писал Гончаров, «надо было думать о защите фрегата и чести русского флага, следовательно, плавание наше, направленное к мирной и определенной цели, изменялось… Цель путешествия изменилась, с этим прекратилась и надобность во мне».

Для Гончарова наступил момент прощания с кораблем, с его людьми, мужество которых он так высоко ценил.

В очерках Гончарова есть прекрасный образ русского фрегата. Кажется, что это живое, гордое существо — оно дышит, трудится, страдает, но борется до конца. «Странно однако ж устроен человек, — делился своими чувствами с петербугскими друзьями Гончаров; — хочется на берег, а жаль покидать и фрегат! Но если бы Вы знали, что за изящное, за благородное судно, что за люди на нем, так не удивились бы, что я скрепя сердце покидаю «Палладу».

Путешествие было окончено. «Два года плавания, — признавался Гончаров, — не то что утомили меня, а утолили вполне жажду путешествия. Мне хотелось домой, в свой обычный круг лиц, занятий и образов».

Наконец Гончаров «расквитался с морем» и отправился на родину «сухим путем» через Сибирь. «Истинное путешествие в старинном трудном смысле слова, подвиг, — писал он Майковым, — только с этого времени и начался».

Тогда путешествие по Сибири было сопряжено не только с большими трудностями, но зачастую и с настоящими опасностями. По описанию Гончарова, это был «глухой край, требующий энергии, силы воли, железного характера, вечной бодрости, крепости, свежести лет и здоровья».

Однако Гончарову в пути пришлось воевать не столько с волками и медведями, сколько с… ямщиками. Со станции Жеребинская Иркутской области он писал якутскому губернатору: «…Там господствует совершенная анархия, на которую я грозил пожаловаться государю-императору, потом генерал-губернатору, наконец, самому исправнику. Только последняя угроза и расшевелила ямщиков. Но окончательно подействовали на них волостные старшины, через посредство которых я только и мог получить лошадей…»

Путешествуя по Сибири, Гончаров вел дневник; используя каждую удобную минуту, он заносил мелким, неразборчивым почерком в «памятную дорожную книжку» свои впечатления. Писал всюду: и в «пустой юрте» и «на стоянках в лесу».

Гончаров с глубоким волнением переживал возвращение на родину. «Слава богу, — восклицал он, — все стало походить на Россию!»

Он с радостью замечал, что Сибирь постепенно «населяется, оживляется и гуманизируется». Упорный труд людей по освоению нетронутых земель, разработке природных богатств громадного края Гончаров считал настоящим подвигом. Предприимчивого переселенца-крестьянина Сорокина он называет «маленьким титаном».

Успехи сибирских крестьян в развитии земледелия и скотоводства, по мнению Гончарова, объяснялись тем, что в Сибири не было крепостного права. Но зато, отмечал он, Сибирь «вкусила чиновничьего — чуть не горшего ига».

В сибиряках писатель увидел свой, особый отпечаток: они отличались «свободным взглядом на мир божий» и независимым характером, — «без всякой печати крепостного права».

Суровая зима застала Гончарова в пути. 25 декабря он прибыл в Иркутск с сильно обмороженным лицом и распухшими ногами. В течение вынужденной, двухмесячной остановки в Иркутске он побывал у всех декабристов: у Волконских, Трубецких, Якушкина и других, которые жили вне города в жалких избах. Волконский наделил Гончарова письмами в Москву и Петербург, потому что письма от декабристов вскрывались на почте в Казани. Писатель выполнил его просьбу — письма были доставлены указанным лицам. Об этой своей встрече с декабристами Гончаров рассказал не в «Фрегате «Паллада», а почти тридцать лет спустя, — в очерке «По Восточной Сибири». Раньше этого сделать было нельзя по цензурным условиям.

Проезжая по Сибири, Гончаров был преисполнен чувства законной гордости за бесстрашных русских путешественников и землепроходцев, которые «подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенищ своих сапог, дрались с зверями, со стихиями — все это герои, которых мы знаем наизусть и будет знать потомство…»

Сбылись слова писателя. Потомство знает и славит отважных землепроходцев и моряков, совершивших эти подвиги. Много, очень много говорит сердцу советских людей «Фрегат «Паллада» Гончарова.

Путешествуя вокруг света, Гончаров сумел взглянуть на все глазами русского человека и зоркого