Я улыбнулся в полнящийся жизнью воздух, вспоминая все неудачи своей прошлой жизни – неприятности с полицией и жалкую работу, мечты и надежды, неизбежно кончавшиеся провалом. Теперь сама природа радостно откликалась на мой зов. Вокруг меня роились электрические стрекозы и огромные бабочки с крыльями, как плещущие ладони. Каждый лист и цветок, каждое перо алого ибиса, стоящего на крыше автозаправочной станции, были заряжены яростным светом.
Шеппертон стал машиной жизни.
По окраинам города непролазные дебри бамбука и кактусов наглухо перекрыли дороги в Лондон и к аэропорту. Прибывающий поезд наткнулся в полумиле от станции на участок пути, густо проросший пальмами и опунциями, и безнадежно застрял. Перед Уолтонским мостом замерла колонна полицейских машин, их команды пытались проломиться через заросли бамбука, которые восстанавливались едва ли не быстрее, чем их вырубали. Ретивый пожарник вооружился тяжелым топором и начал прорубать в бамбуке тропу. Уже через десяток шагов он оказался в живой клетке из свежих побегов, переплетенных крепкими, в руку толщиной, лианами; чтобы освободить его, потребовались две лебедки и героические усилия сбежавшихся полицейских.
В конце концов солнечный диск коснулся древесного полога киностудии и по Шеппертону прокатилась кровавая волна тропического заката. По периметру города шныряли два вертолета – полицейский «Сикорский» и машина поменьше, нанятая телевизионной компанией. На меня глазели объективы, на буйную листву сыпался невидимый град усиленных мегафоном слов. «Сикорский» протарахтел над главной улицей, футах в пятидесяти над моей головой, однако птичьи тучи, взмывавшие и опадавшие в сгущенном, почти жидком воздухе, заставили его повернуть назад, а сотни людей, радостно махавших руками из своих садиков, повергли пилотов в полное недоумение. Нагой, в гордых лохмотьях своего летного комбинезона, я царственно поприветствовал их с крыши гаража – бетонного лабиринта, ставшего теперь и висячим садом, моей резиденцией, откуда я властвовал над Шеппертоном.
После заката, когда полог леса озарился тысячами алых и пунцовых огней, беспокойным оперением фантастических птиц, на улицах Шеппертона появились первые голые люди. И я знал, что они не просто поддались сумасбродному порыву сбросить с себя одежду, а наоборот – внезапно осознали себя одетыми. Шеппертонцы гуляли группами, весело переговаривались, без тени смущения. Здесь были семьи со множеством детей и просто мужья с женами, пожилые пары и шайки подростков; они вспугивали птиц, нахально заполонивших всю мостовую, и отдыхали на выставленных из мебельного магазина диванах.
Обратив глаза ввысь и заметив на крыше гаража меня, группа женщин начала сооружать посреди молла кольцо посвященных мне алтарей. Перед супермаркетом они воздвигли пирамиду из пачек с моющими средствами, а перед магазином бытовой техники – миниатюрную скинию из телевизоров и стиральных машин. Польщенный этим простодушным изъявлением благодарности, я оторвал от своего комбинезона несколько маленьких клочков обгоревшей ткани и кинул их вниз, этим голым женщинам. Они радостно возложили замасленные тряпицы на свои алтари, а затем убрали их цветами и самыми красивыми из перьев, обильно устилавших мостовую. Сумерки сгущались, а я все смотрел и смотрел, как эти симпатичные женщины складывают маленькие соборы из банок со смазочным маслом около автозаправки, пирамиды из транзисторных радиоприемников – перед магазином электроники, из баллончиков с дезодорантами – у входа в аптеку. Мне было гордо и лестно властвовать над ними, быть местным божеством автомойки, химчистки и телевизионной прокатной конторы. Я осиял их тусклые жизни небывалыми силами и мечтами.
По всему Шеппертону люди снимали с себя одежду. Беззаботно слоняясь в теплой ласковой ночи под преображенными, сплошь в магнолиях и орхидеях, уличными фонарями, они срывали цветы и украшали тела друг друга тропическими гирляндами. Старый вояка бросил свой твидовый пиджак и брюки к дверям мебельного магазина, а затем устроил за вычурным, «под старину», секретером небольшой салон, где украшал тела позабывших о школе школьниц, убирал их маленькие груди цветами. Давешняя управляющая, нагая Юнона в полумраке, стояла у входа в свой банк, в россыпи многоцветно сверкающих монет, одаривая цветами мимоходных Адонисов.
Вертолеты отступили наконец во тьму, унося свой назойливый треск за водохранилище и за маковые луга. По бамбуковой ограде Шеппертона скользнули фары далеких машин. А затем, когда из тени баньянового дерева явилась нагая миссис Сент-Клауд, я понял, что этот маленький городок окончательно сдался силе моего необузданного воображения.
Не зная, что я смотрю на нее с высоты гаража, моя приемная мать следовала за группой весело переговаривающихся подростков; на ее белом теле темнели следы нашего яростного совокупления. Тяжелые груди и отвисшие ягодицы ничуть не портили ее жестокой, ослепительной красоты.
Центр Шеппертона был запружен сотнями голых людей. Отец Уингейт, сохранивший изо всей своей одежды одну соломенную шляпу, стоял у автозаправочной станции, любуясь птицами и цветами. Он приветствовал миссис Сент-Клауд, возложив ей на шею гирлянду из цветущего мирта. Заметив меня, они радостно замахали руками, улыбаясь, подобно гостям в чужом сне, которых заманили участвовать в некой непонятной игре.
И один лишь я знал их наготу.
И весь вечер в этой радостной толпе мощным приливом поднималась сексуальность, ничем не выдававшая своего истинного смысла. Глядя вниз на беззаботных, простодушных людей, я понимал, что они нимало не подозревают, что готовятся сейчас к своим ролям в необычной и – по обычным понятиям – совершенно разнузданной оргии. Мне уже хотелось немного расшевелить невидимые силы, вознесшие меня до этого состояния благодати.
Супруги непринужденно разделялись и тут же уходили рука об руку с новыми партнерами, отец удалялся в обнимку с хохочущей дочерью на укрытую тропической листвой лужайку своего сада, мать недвусмысленно ласкала сына прямо на виду у гуляющих по улице людей. Девочки, вряд ли вышедшие из школьного возраста, соблазнительно разлеглись на выставленных из магазина диванах и призывно махали проходящим мимо мужчинам, молодым и старым. Люди заходили в чужие дома и брали там все, что им нравилось, женщины безгрешно и беззаботно украшали себя соседскими драгоценностями.
И только два человека сторонились всеобщего веселья. Вскоре после заката, когда сгустившаяся темнота вынудила его бросить выуживание «Сессны», Старк пришвартовал свой лихтер и вернулся в город. Весь вечер он работал краном и лебедкой, устанавливая понтон прямо над утонувшим самолетом, а теперь отложил дальнейшие работы на завтра, сел за руль катафалка и принялся обчищать дома, брошенные их беззаботными хозяевами. Стоя на крыше гаража, я наблюдал, как Старк заталкивает в чрево катафалка телевизоры, кухонную утварь и свернутые ковры – ошалелый грузчик из транспортного агентства, в одиночку эвакуирующий проглоченный джунглями город. Проезжая по кипящей весельем главной улице, он приветствовал меня, горячо и бесхитростно. Его зоопарк стал уже самым настоящим складом награбленной техники, между птичьих клеток вознеслись сверкающие пирамиды из морозильников и посудомоечных машин.
Я искренне восхищался Старком, его неукротимой мечтой о тех никчемных безделушках, однако все мои мысли были заняты Мириам Сент-Клауд. Я хотел, чтобы Мириам снова явилась мне в своем подвенечном платье, – и боялся, что она тоже может выйти на эти ночные улицы нагой. Хоть я и принимал ее уже в свое тело, ощущал, как ее звонкие кости стучат о мои, как ее вагина облегает мой пенис, все мое сексуальное
