Между могилами пылали цветы; изнемогающие от пыльцы, они объедались солнцем. Пьяный церковным вином, я направился в парк, широко помахивая полуопустошенной бутылкой. За пустынными кортами блестела река – перевозбужденное зеркало, только и ждущее сыграть со мной очередную шутку. Воздух превратился в звенящий желтый барабан. Грузный солнечный свет обременял листву деревьев. Каждый лист был заслонкой, готовой откинуться и показать крошечное солнце, одним из окошек в необозримом, природой созданном рождественском календаре.[5]

Я видел все тот же неистовый свет в глазах оленя, провожавшего меня к клинике, в жидком серебре березовой коры, в бесчувственных стволах мертвых вязов. Но на этот раз я не боялся. Встреча с отцом Уингейтом обогатила меня пониманием, что это такое – чувствовать отцовское доверие, родственное той уверенности, которую я черпал у миссис Сент-Клауд. И священника, и вдовы коснулась моя кровь. Наконец- то я обрел почву под ногами, определенное место в пространстве и времени, именно это сделало воздух звонким.

Я уже не сомневался, что этот свет исходит от меня ничуть не меньше, чем от солнца.

Успокоенный, я подошел к пустой автостоянке клиники. Немногие старики, сидевшие на террасе гериатрического отделения, с интересом смотрели, как я появляюсь из-за деревьев с бутылкой в руке. В воскресенье клиника не работала. А я-то надеялся увидеть доктора Мириам, чтобы рассказать ей о закрытии церкви, – завтра в ее приемной будет не протолкнуться от повергнутых в скорбь прихожан со всем букетом психосоматических расстройств, – а также чтобы продемонстрировать свою новообретенную уверенность.

С бутылкой у рта я читал указатели кабинетов и отделений, перечисление болезней как список конечных станций. Чтобы подбодрить престарелых пациентов, я помахал им бутылкой. Посредством совокупления с ними, с ланью в парке, со скворцами и сороками, я смогу высвободить свет, томящийся за заслонкой от реальности, которую каждый из них носит перед собою на манер щита. Сплавив свое тело с их телами, слившись со стволами серебряных берез и мертвых вязов, я вознесу их ткани до лихорадочной точки истинной лучистости.

Бутылка брызнула осколками у моих ног, излив остатки вина на кроссовки.

Смутно смотрел я по сторонам в поисках, что бы сделать, кого бы встревожить своим мессианским бредом. А за клиникой дети играли на своем персональном лугу, сновали в своем безвременном сне по пылающей светом траве. Большая голова Дэвида плыла среди маков – квадратный воздушный шарик, украшенный образом приветливой образины. Далее Рейчел: с ясной улыбкой бежала она меж кровавых цветов. Джейми едва поспевал за ними с прикрутом на каждом шагу, вскинув лицо, он смотрел на солнце, словно искал в нем свое отражение.

В восторге от возможности побыть в их компании, я покинул автостоянку и пошел, спотыкаясь, на луг. Дети живили густую траву своими потаенными играми. Завидев и признав меня, они завопили от восторга. С визгом носились они вокруг, я же гонялся за ними, спотыкаясь на каждом шагу, широко раскинув свои руки, как самолет – крылья. Я видел, как белый флаг трепещет у Джейми меж ног.

– Я за тобой, Рейчел!.. Джейми, я лечу над тобой!..

Носясь за детьми, я сознавал, что это, в общем-то, не игра. Поймай я кого-нибудь из них…

К счастью, они улизнули, волоча белый флаг, как удавку, юркнули на ту, что с могилой, полянку и с визгом умчались к реке.

Я вступил под тайную сень той беседки и подошел к могиле, амбивалентному упокоилищу цветов. Было заметно, сколько труда положили здесь дети, как вдохновил их мой прилет. Могила полнилась мертвыми ромашками и маками, деревянный крест был украшен полоской алюминия, частью крыла «Сессны», оторванной потоком и выброшенной на берег.

Опьяненный ароматом мертвых цветов, я решил передохнуть в этой роскошной могиле. Солнце поднялось уже высоко, и теплота, запертая в пределах этой уединенной лужайки, взбудоражила тысячи насекомых. Стрекотали цикады, стрекозы струили электрический трепет в душный полуденный воздух. Футах в десяти от меня на березовом суку сидел весьма необычный для британского парка гость – алый попугай ара, чье пылающее оперение едва ли не терялось в трепещущем спектре безумного света. Лужайка лежала сама собой проглоченная, распухшая каждым источающим сок листом.

Я блаженно раскинулся среди цветов, впитывая грудью теплое солнце. Прилив сексуальной энергии, преследовавший меня с самого утра, накатывал со все более необоримой силой. Я думал о Мириам и ее матери, о троих детях. Нужно было совокупиться с ними, с кустами бузины и с теплым дерном, сбросить золотую змею моей пылающей кожи. Я снова знал, что это обильное кипение жизни взросло из моего собственного тела, излилось из моих пор и оттисков чьих-то ладоней, багровеющих на моей груди.

В какой-то момент на лугу появились две лани, теперь они мирно щипали траву. Я мысленно проник в тела этих робких существ. Мне хотелось новонаселить Шеппертон, посеять в чреслах ничего не подозревающих домохозяек кунсткамеру невероятных тварей, крылатых младенцев, химеризованных сыновей и дочерей, расцвеченных алыми и желтыми перьями амазонских попугаев. Дивно украшенные лосиными рогами, сверкающие чешуей радужной форели их тела будут таинственно мерцать в витринах супермаркета и магазина бытовой техники.

Пытаясь найти церковную бутылку, я разрыл гору мертвых цветов. Моя рука извлекла пернатый кошелек, укрытый там детьми. Я вспомнил, что доктор Мириам не дала мне денег на проезд до аэропорта. Я хотел было открыть кошелек, но увидел, что это не совсем еще остывшее тельце задушенного скворца. Я смотрел на крапчатые перья, на бессильно обвисшую голову и слушал натужные вопли Джейми, доносившиеся из-за деревьев. Раздраженная солнцем, моя кожа вспыхнула крапивницей. По рукам и груди укусами невидимых ос расцвели волдыри, словно в мою кожу влезало какое-то иное существо.

Нужно было сбросить эту кожу.

Я вылез из могилы, отмахиваясь от роя лепестков, спадавших с моих плеч, и побежал по траве к реке. Птицы взлетали со всех сторон сотнями – скворцы и зяблики, бегством спасающиеся насельники свихнувшегося авиария. В парке роились люди, их привело туда ясное воскресное утро, лето, двоящееся отражениями в ослепительно ярких цветах. Юные пары лежали на травке. Отец с сынишкой запускали огромного коробчатого змея. Самодеятельная труппа в шекспировских нарядах репетировала на газоне. Местное общество живописцев-любителей организовало выставку на открытом воздухе, скромные картины терялись за пронзительными воплями попугая.

Задыхаясь от перегретого солнечного света, я несся к реке. Я сшиб маленькую девочку, семенившую следом за белой голубкой. Я поставил ее на ноги, вложил птицу ей в руки и метнулся мимо теннисных кортов. Мячи летели мне в лицо на кончиках кнутов, выжигали глаза. Надеясь увидеть Мириам Сент-Клауд, я бежал сквозь мертвые вязы. Сидевшие на травянистом склоне люди приветствовали меня приветственными криками. Я пропрыгнул сквозь них, пылая всей кожей, и ласточкой нырнул через взлаявшую собаку в холодную воду.